На носу у каймана. Воспоминания сельского врача - Алипио Ривера

С востока течет Мьель, через нее перекинут широкий мост, и говорят, что, если кто выпьет воды из Мьеля, никогда не уедет из Баракоа. А еще дальше на восток, по дороге в Мойси, широко и привольно разливается устье Юмури.

Все реки, которые текут вблизи города, обладают одной особенностью. Ни одна из них не впадает прямо в море: там, где полагалось бы быть устью, из камней, песка, веток — всего, что принесли с собой паводки, — создаются естественные дамбы. Поэтому реки сворачивают направо и текут возле моря вдоль этих дамб, протяженностью от тридцати-пятидесяти метров до нескольких километров. Эти естественные дамбы здесь называют «тибараконами». По одну сторону от них — вода соленая, по другую — пресная. В конце концов реки сворачивают к морю и впадают в него.

Это короткие горные реки, уровень которых во время паводков резко поднимается, они становятся полноводными и бурными, а затем мелеют так же быстро, как и разлились.

Я уже говорил, что во время паводков тибараконы наносятся из камней, песка, деревьев, но, когда паводок выше обычного, реки пробивают эти дамбы и несут в море тонны грязи, землю и камни. Никогда не забуду, как однажды, после недели беспрерывных дождей, придя в больницу и поднявшись на второй этаж, я увидел, что море стало шоколадного цвета. Медсестра, местная жительница, рассмеялась, заметив выражение моего лица, и спросила:

— В чем дело, доктор? Что с вами?

— Что случилось с морем? — спросил я ее, совершенно ошеломленный.

— Ах, доктор, это Тоа пробила тибаракон!

Недалеко от Баракоа находится Юнке, которая отличается от всех близлежащих гор, да и от всех гор на Кубе своей удивительной формой, она напоминает стол — вершина плоская, а склоны отвесные. Местные жители утверждают, что, когда восходит солнце, на восточной стороне Юнке можно увидеть лица Масео и Марти. И правда, при некотором воображении в определенный час суток на склоне этой горы в игре света и тени удается различить лица наших вождей.

Среди прочего Баракоа отличается еще и тем, что в него очень трудно попасть. После ужасного путешествия по грунтовой дороге все надежды мы возлагали на авиацию. «ДС-3» компании «Кубана» преодолевает за сорок минут расстояние от Сантьяго до Баракоа, но, когда вечером мы добрались до отеля «Мирамар» и узнали, что «ДС-3», в котором летели наши товарищи и наш багаж, дважды пытался сесть в Баракоа и не смог, я заволновался…

— Как это «не мог сесть»? — спросил я у Рене. — Дождя не было, погода стоит ясная.

— Доктор, — спокойно ответил мне Рене, — даже когда на небе почти нет облаков, приземляться здесь очень трудно, особенно для непривычных летчиков, — такой уж у нас аэропорт. Но сегодня самолеты компании «Кубана» приземлялись и взлетали нормально, два рейса в день.

Он говорил правду. Взлетно-посадочная полоса аэропорта в Баракоа — не длинней, чем на авианосце, поэтому «ДС-3» должен сесть в самом ее начале, чтобы затормозить к концу. Но дело не только в этом. Аэропорт окружен горами, и летчики должны лететь над ними совсем низко, чтобы посадить самолет в самом начале взлетно-посадочной полосы. А зайти на посадку можно только с одной стороны, где горы образуют нечто вроде ущелья. И все приземляющиеся самолеты пролетали над нашей больницей. Поначалу я ужасно пугался, но потом узнал время рейсов «дугласов» компании «Кубана», которые проносились буквально в нескольких метрах над кабинетом, где я принимал больных, так что казалось, будто они вот-вот врежутся в здание больницы.

Затем, почти заглушив моторы и медленно снижаясь, самолеты проходят между двумя пиками, которые жители Баракао называют «Груди Марии Тересы», и почти сразу же пилот должен приземлиться.

Посадка в аэропорту Баракоа требует большой точности, и мы не раз и не два наблюдали, как самолет с нашим багажом заходил на посадку, но приземлиться не мог и возвращался в Сантьяго.

Каждый раз, как мы видели самолет над Баракоа, мы бежали к машине и мчались в аэропорт в надежде получить чемоданы и встретить товарищей. Так мы познакомились со всеми сотрудниками аэропорта. Однажды, когда мы примчались в аэропорт, кто-то из них сказал мне:

— Сегодня облаков поменьше, я думаю, они смогут приземлиться.

— Хорошо бы, ведь уже неделю ждем, — ответил я.

— Наш товарищ, который работает в радиорубке, считает, что сегодня получится. Проходите, проходите. — Он ввел нас в контрольную вышку на деревянных столбах. Из ее окон видно все летное поле и окрестности.

Входя, я услышал, как диспетчер дает летчику указания по радио. Вдалеке, в ущелье, виднелась блестящая точка — двухмоторный самолет, снижавшийся к аэродрому.

Вдруг диспетчер медленно покачал головой и сказал в микрофон:

— Нет, командир, посадку не разрешаю! Повторите маневр снова! Еще раз!

Он с досадой нахмурил брови.

— Никак не сядет… Теперь-то уж ему не сесть! Третий раз уже, чтоб его черти разорвали. — Он прикрыл рукой микрофон, чтобы его не было слышно в кабине самолета.

Диспетчер оказался прав. Через несколько секунд послышался рев мотора, самолет задрал нос и пролетел над посадочной полосой, возвращаясь обратно.

Диспетчер увидел нас и будто старый знакомый сказал:

— Как мне хочется, доктор, чтобы вы наконец получили свой багаж! И когда только в этой дыре построят нормальный аэропорт! — Потом он снова сосредоточился, увидев возвращающийся самолет. — Командир, все закрылки открыть, ниже, ниже… ниже! — Он вскочил и в ярости закричал, словно пилот его не слышал: — Если он сейчас не сядет, они убьются — он врежется в деревья за посадочной полосой!

Вновь взревели моторы, и «ДС-3» опять пролетел над нашими головами. Зрелище оказалось захватывающим, словно азартная игра, правда, на кон были поставлены жизни людей.

Диспетчер продолжал давать указания летчику, подробно описывая, как зайти на посадку.

Я слушал и думал, что, пожалуй, к счастью, а может, наоборот, к несчастью, летчик, как мне рассказал один офицер в Сантьяго, очень опытный пилот, налетавший уже многие тысячи часов, а во время второй мировой войны он летал на истребителе.

И дернуло же меня сказать об этом диспетчеру!

— Какая разница! — отрезал тот. — Здесь это не имеет никакого значения. В нашем аэропорту главное — местный опыт. Надо знать все здешние особенности. А потом, учтите, летчикам у нас приходится полагаться не на приборы, а на собственный глазомер.

Я рассмеялся, решив, что он пошутил, чтобы разрядить напряжение, и увидел над горами самолет, который опять заходил на посадку.

Теперь тон диспетчера стал спокойным и мягким, словно он хотел успокоить прежде всего себя.

— Начинайте снижение, командир, как только пролетите холм… Опуститесь как можно ниже… Вот так! Еще ниже… Отлично! Порядок… Сажайте машину! Отлично!

Из окна я вижу двухмоторный самолет, который словно сползает по холмам на самое начало полосы. Почти не заметно, как он движется, только легкое боковое покачивание показывает, что он не совсем застыл на холмах.

Диспетчер замер, не отрывая глаз от самолета. Медленно текли нескончаемые секунды, и вдруг он обернулся и, широко улыбаясь, не в силах сдержать радости, сказал своему товарищу:

— А знаешь, я получше всякого радара буду! Летчик, который точно следует моим указаниям, посадит самолет хоть задом!

Он был доволен, что с честью вышел из трудного положения.

«ДС-3» бежит по посадочной полосе, и по его скорости и по расстоянию, которое еще остается на дорожке, ясно, что сел он прекрасно и что ему вполне хватит места для торможения.

Мы тепло встретили своих товарищей, получили багаж и вернулись в гостиницу. Подъезжая, увидели «русскую» в окне первого этажа. Со времени нашего приезда это произошло впервые. Она пристально посмотрела на меня, я поздоровался, и она ответила мне улыбкой.

Мы уже несколько дней находились в Баракоа, когда небо затянулось тучами, и старик, работавший на почте, куда я пошел отправить письмо матери, сказал, глядя на небо и принюхиваясь:

— Вы правильно делаете, что отправляете письмо сегодня. Скоро пойдут дожди. Чувствуете? В горах уже льет вовсю! — и снова втянул в себя воздух.

Я чуть было не прыснул, но сдержался из уважения к старику. Однако вскоре понял, что смеяться было нечего, и проникся уважением к метеорологическим наблюдениям местных стариков. Дождь шел без перерыва почти три недели, и даже пилоты компании «Кубана», обладающие точнейшим глазомером и большим опытом, не могли посадить самолет. Почти целый месяц мы не получали ни газет, ни журналов, ни писем, корабли не могли пройти ставший очень опасным пролив Пасо-де-лос-Вьентос. Грунтовая дорога стала непроезжей из-за паводка. К тому же в Баракоа даже в сухую погоду не работает ни радио, ни телевидение.

Такому невежде, как я, кажется вполне нормальным, что телевизионные волны сюда не доходят, но, почему не доходят волны кубинских радиостанций, я не понимаю. И не только длинные, но и короткие, на которых ведут передачи несколько гаванских радиостанций.