На носу у каймана. Воспоминания сельского врача - Алипио Ривера

— Погодите, не волнуйтесь. Мы что-нибудь придумаем. И учтите, никакой срочности не нужно. Вашу жену можно оперировать и через пять дней, и через две недели, — сказал я, чтобы его успокоить. — Приходите завтра в одиннадцать утра, мы найдем выход из положения.

Закончив осматривать старушку, я вышел из кабинета и сказал больным, ожидавшим приема, что скоро вернусь.

Поднявшись наверх, я, как и рассчитывал, нашел там директора, доктора Баркеса, который осматривал больного из стационара. Доктору Баркесу что-то между сорока и пятьюдесятью годами, он невысок ростом, черные свои волосы тщательно зачесывает назад. Вид у него всегда в высшей степени начальственный. Но иной раз мне казалось, что за этой маской мелькает испуганное выражение, хотя и не знаю, чего или кого боялся доктор Баркес. Я рассказал, что привело меня к нему и как тревожится муж больной, а он ответил:

— Ничего не могу поделать. Уже четыре месяца, как министерство не выполняет наши заявки. Иначе говоря, пленки нет…

По-видимому, доктор Баркес как хирург пользуется в городе доброй славой. Но как директор он, по-моему, никуда не годится. Он не мог наладить подачу воды, а уж, казалось бы, чего проще. Сегодня я узнал, что в больнице не действуют инкубаторы: один из-за какого-то штока, другой из-за пробок. Казалось бы, мелочи, а ведь из-за этого под угрозой жизнь младенцев.

Я не мог сказать мужу своей больной, что ничего поделать нельзя, и потому, отправившись к Ромеро, рентгенологу из нашей группы, объяснил ему свои затруднения.

— Посмотрю, что у меня есть, может быть, и смогу помочь, — пообещал он.

Возвращаясь в свой кабинет, я вспоминал, как мы удивлялись, когда узнали, что в Баракоа восемь врачей, а не три, как мы полагали, и, конечно, эти трое не справляются с больницей на сто коек. Почему же остальные пять не работают в больнице?

Для нас это было странно, так как мы знали, что до победы революции только что окончившие учебу врачи всеми силами старались устроиться на государственную службу, которая гарантировала им ежемесячное жалованье, и только потом открывали, если это удавалось, свой кабинет и обзаводились частной практикой.

Что же происходило здесь, если в больнице были вакантные места, а врачи не желали их занимать?

Впрочем, когда возле двери в детскую палату стоит незакрытый мусорный бак, стиральные машины и другие электроприборы сломаны, нет воды, инкубаторы и кислородные установки не работают, а крестьяне и жители города сидят в роскошном приемном покое на полу, потому что там нет стульев, это означает лишь одно: в Баракоа священное право человека на лечение все еще попирается, проституируется и является предметом торга.

Вчера вечером я обратил внимание на освещение больницы. Зрелище было просто угнетающее. Палаты и кабинеты не освещались свечами только потому, что это было бы дороже! В тусклом, мертвенном свете ламп в двадцать пять ватт невозможно осмотреть больного как следует. Вполне можно не заметить малокровия, желтухи и еще более серьезных болезней.

Вечером, на совещании с доктором Баркесом, мы заявили, что, поскольку теперь штат больницы укомплектован специалистами, необходимо реорганизовать больничные службы, вновь завести истории болезни, вообще улучшить все, что возможно.

И услышали в ответ, что каждый из нас должен выполнять свои обязанности лечащего врача — и все само собой изменится к лучшему. Поразительно! Наши с ним споры ни к чему не привели. А когда я сказал, что трансформатор от насоса можно починить за пятнадцать-двадцать песо, но платить надо наличными, он ответил, что это слишком большая сумма и он должен испросить разрешение на такой расход в Сантьяго. Терпение наше лопнуло, мы возражали ему, но напрасно.

Я предвидел, что с этим человеком у нас еще будет не одно серьезное столкновение. Разве можно примириться с его равнодушием?

Сегодня, когда я пришел в больницу, рентгенолог с озабоченным лицом сказал мне:

— Знаешь, Алипио, что-то странное тут происходит. Вчера вечером я отправился на склад и обнаружил там множество пленки всех размеров. Я сказал о пленке директору, а он заявил, что впервые слышит о ней. Тогда я отправился к технику, а он брат директора — это мне точно известно, — и тот сказал, что не знает, годятся ли эти пластинки для нашего рентгеновского аппарата, ему, мол, кажется, что они не подойдут.

— Ну это уж слишком, — возмутился я. — Что они делают с больными! Это же преступление!

Рентгенолог молча кивнул.

Сегодня вечером в столовой «Мирамара» собрание, на которое должны приехать наши товарищи, работающие в других местах.

Когда я пришел в гостиницу, Рене, стоявший внизу, возле входа, сообщил мне, что уже приехали доктор Маргарита из Гран-Тьерра, Родилес из Пуриалеса-де-Каухери, Чоми и Лорие из Имиаса, Гальвису из Моа, Марио Альварес из Яманигуэя, Росельо из Хамаля. Похоже, собрание будет бурным. В восемь вечера прибыли Чаин и Клинтон Адлум, помощник руководителя ИНРА в этом районе. Мы сказали Рене, чтобы не уходил — вдруг понадобится.

Было решено, что каждый расскажет о своей работе, об успехах и трудностях, в общем, обо всем. О положении дел в больнице постановили слушать в последнюю очередь, так как это основное медицинское учреждение района и доклад о нем займет много времени.

Гальвису сообщил о своей работе в Моа, Чоми — в Имаисе, за ними остальные. В основном дела шли удовлетворительно, складывалось впечатление, что в деревнях люди хорошо приняли наших товарищей.

О положении дел в больнице рассказали все, кто там работал. Были проблемы общие, но и у каждого специалиста свои, особые.

Коллеги с большим вниманием слушали о трудностях, которые вставали перед нами. Когда же сообщения были окончены, слово попросил Чоми и сказал, что ситуация сложилась совершенно неприемлемая, что поведение доктора Баркеса, не желающего налаживать нормальную работу больницы, не укладывается ни в какие рамки.

Затем слова попросил Клинтон, задав несколько вопросов, чтобы точнее представить себе обстановку в больнице, он сделал вывод: там процветает халатность и волокита.

За ним поднял руку Родилес. Чаин жестом разрешил ему говорить.

— Мы не можем терпеть, — начал Родилес, — чтобы врач, возглавляющий больницу, из-за нескольких песо мирился с отсутствием воды, чтобы, имея в своем распоряжении целый склад рентгеновской пленки, он скрывал это и посылал больных в частные клиники, чтобы из-за сгоревшей пробки тяжелые больные лишались кислородной маски… В общем, я думаю, что врач, который мирится с таким положением вещей в возглавляемой им больнице, не может оставаться ее директором. Такой врач не может быть руководителем!

— Я совершенно согласен с Фелипито! — крикнул Чоми, вскакивая со своего места.

— Я тоже! — поддержал его ортопед.

Обстановка на собрании накалилась.

Клинтон сказал, что порой действия директора весьма напоминают вредительство. Но вот все товарищи высказались, закончились прения и обмен мнениями, тогда Чаин своим мягким и спокойным тоном заявил:

— Из всего сказанного на этом собрании совершенно ясно, что доктор Баркес не соответствует должности директора, которую занимает. Мы, руководители этого района, понимаем, что он должен быть смещен со своего поста, и, пока министерство здравоохранения примет свои меры, я обращаюсь к восьми врачам, работающим в больнице: если вы чувствуете себя в силах руководить, доктор Баркес, по-моему, должен быть смещен завтра же…

Последние слова Чаина потонули в громовых аплодисментах. Рене, устроившийся в уголке за стойкой, наблюдал происходящее, широко раскрыв глаза.

Я помнил инструкцию, где говорилось, что в отдаленных районах, где еще не было местных органов здравоохранения или куда их инспектора не могли добраться, нашим непосредственным руководством следует считать районного руководителя ИНРА.

Товарищи из Гран-Тьерра на должность директора больницы предложили меня.

— Вы все вместе составите совет больницы, но все же кто-то один должен быть директором или ответственным.

— По-моему, директором должен, быть Алипио, — стоял на своем Родилес.

— Хорошо, а что думают об этой кандидатуре врачи больницы? — спросил Чаин.

Товарищи единодушно поддержали предложение Родилеса.

— Хорошо, завтра мы оформим это решение, — сказал Чаин, — и доведем его до сведения доктора Баркеса в вашем присутствии. В девять тридцать мы приедем в больницу, и если ни у кого из вас нет других предложений…

Воцарилось молчание. Рене, еще шире открыв глаза, смотрел на нас из-за стойки.

— Если нет, считаю собрание закрытым.

Завтра уже наступило — было без пяти час.

Когда мы спустились в свой номер на втором этаже, который нам предоставил Рене, чтобы «улучшить условия», я сел на край постели и задумался…