Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

Приятные прогулки по Парижу и развлечения, что вообще-то любил Микаэл Налбандян, многочисленные знакомства и встречи, приносящие облегчение его исстрадавшейся душе и измученному телу, тем не менее не помешали ему погрузиться во внутренний мир и жизнь армянской колонии в Париже и с присущей ему страстностью броситься в бой против мракобесов и ренегатов.

…В те годы в Париже существовали всего две армянские школы, одна из которых была основана на завещанные богатым индийским армянином Самвелом Мурадом средства, а другая — национальная армянская школа, расходы которой взяли на себя армяне Константинополя.

Школа Мурадяна находилась под католическим влиянием. Она располагалась в двухэтажном собственном здании, имела обширную библиотеку, классы физики, геологии, зоологии… Словом, учеба в такой школе гарантировала не только получение глубоких знаний, но и считалась престижной сама по себе… Дело, однако, заключалось в том, что в школе Мурадяна могли учиться только дети армян-католиков.

Говоря иначе, здесь также были подготовлены все условия для того, чтобы армяне изменили своей вере, растворились и исчезли, чтобы остались от них лишь следы культуры — как только память об армянах и осталась в Польше…

И если школа Мурадяна не превратилась окончательно в тигель католичества, то лишь потому, что директором ее был Гевонд Алишан — «достойнейшая личность, известная армянскому народу под именем Наапет — Патриарх». Алипган являлся автором широко известных среди армян патриотических стихов, которые даже многие десятилетия спустя согревали сердца людей.

Среди деятелей Мхитаристской конгрегации Гевонд Алишан был из тех действительно редких исключений, к которым перешел истинно армянский дух Мхитара Себастаци. Вся литературная и научная деятельность его была посвящена не католической церкви, а собственному народу, жаждавшему просвещения и прогресса. Познакомившись ближе с этим человеком, Микаэл по достоинству оценил и полюбил его. Но и понял, что этот умнейший и честный директор школы Мурадян тем не менее бессилен воспрепятствовать давлению конгрегации.

Микаэл яростно восстал против того постыдного факта, что мхитаристы сочинили для учеников своей школы утреннюю и вечернюю молитву, в которой молили бога, чтобы армяне, приняв католичество, объединились в лоне римской церкви…

«Очень и очень больно было мне увидеть это не только грустное, но и гнусное явление… Сердца невинных учеников могли заразиться болезнью слепого фанатизма, последствием которого — грустно нам сознавать — было и есть добровольное братоненавистничество».

Все новые и новые жертвы переплавлялись в этом католическом тигле. И это в то время, когда вырисовывались уже контуры истинной национальной консолидации, когда «Юсисапайл» открыл уже глаза армянам на разрушительную деятельность «ловцов душ», когда очень и очень многие поняли уже, что усилия папской церкви направлены на лишение малых народов чувства национальной принадлежности, чтобы потом ассимилировать их и, ассимилировав, распространить еще дальше сферу папской власти…

Не удовлетворившись откровенными беседами об этом с Гевондом Алишаном, Микаэл в «Записках» снова обратился к своему другу, ибо ждал исчерпывающего ответа и отнюдь не собирался скрывать от общественности свое возмущение:

«Осталось мне вновь просить досточтимого отца Гевонда, чтобы соблагоизволил он прекратить эту вредную молитву, если не хотят дать повод соблазну, если не хотят возбудить большие разногласия.

Единство нации и братская и кровная любовь членов нации друг к другу имеют для меня столь огромное значение и цену в моих глазах, что ради них я готов на все, что угодно…»

Дела же со второй армянской школой обстояли крайне неутешительно: размещалась она в арендованном здании, далеко от города и не имела никаких преимуществ и удобств. Плохо обстояло дело и с опытными, знающими учителями — удаленность школы отпугивала их. Но если б дело было только в этом… Школа Айказяна была плодом случайной патриотической вспышки и нуждалась в постоянной помощи и покровительстве. А в Константинополе начались уже разногласия по поводу сохранения в Париже национальной армянской школы. Школы, в которой Налбандян увидел лишь восемнадцать учеников… Что он мог поделать, какой выход мог найти из этого безнадежного положения, кого мог обвинять?.. Уже одно здание католической школы Мурадяна ласкало глаз, удобства очаровывали, учителя были опытны, то есть существовали все те соблазнительные обстоятельства, которые принуждали армян ради образования детей отрекаться от своего армянского и становиться католиками. Однако действительно ли школа Мурадяна гарантировала более высокий уровень обучения, чем простая армянская? Микаэл тщательно порасспрашивал парижских армян. И те подтвердили, что «доселе никто из окончивших школу Мурадяна не поступил в какое-нибудь французское высшее учебное заведение…». Но если это действительно так, если армянские дети все равно остаются недоучками, то зачем же тогда им отрекаться от своего исконного?

И все-таки Налбандян убедился, что армянская колония в Париже могла стать мощным центром национальной жизни, ибо хоть и немного в Париже армян, но национальное в них все же более сильно, чем в других армянских общинах, где довелось побывать Микаэлу:

«Мы рады, что везде среди армян заметно хоть какое-то движение; народ и нация вроде потихоньку становятся предметом общественных разговоров. Но мы хотели бы, чтобы они не удовлетворялись одними бесплодными разговорами об этом».

Тревоги и перспективы армянской общины в Париже были интересны, достаточно обнадеживающи и в то же время поучительны.

Но Микаэла не оставляло беспокойство.

«Не знаю, в каком положении «Юсисапайл», — мучился он, еще не имея никаких известий о записке Мкртича Берояна цензурному комитету и уверенный, что единомышленникам его не удалось отстоять журнал. А если не будет журнала, то и он уже не вернется. Значит, ему придется провести в изгнании годы. И все же Микаэл не терял стойкости духа:

«У меня есть надежда, и надежда большая. Неужели в нашей нации тьма и ложь одолеют свет и правду? Мы, понимающие все, обязаны восстать против этого и со временем доказать будущему, что против ударов врагов нация мы подставляли свою грудь, что ради блага нации мы жертвовали нашим спокойствием и отчим домом».

Он уже примирился со своей