Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

ничего, кроме сознания правоты своего дела, и сознание это давало ему право предстать перед потомками с открытым и ясным лицом.

«Сжечь — это не ответ… Когда-нибудь пепел нашей газеты принесет нам больше чести, чем наши скромные и недостаточные труды. Турки сожгли библиотеку, чтобы растопить баню. А некоторые турецкоподданные полисские армяне готовы сжечь газету, чтобы утолить свою ярость».

Да, поистине нелегко приходится отважным и дерзким людям, борцам за истину и справедливость, ибо против них non armis sed vitiiscertatur[26],как говорили в Древнем Риме.

Новые знакомые, друзья, единомышленники… Новые перспективы сотрудничества… Новые горизонты национального прогресса…

Но и Париж не смог удержать Микаэла Налбандяна.

Если поводом к этому его путешествию стало стремление избежать ареста, то истинной его целью был Лондон. Ну а целебные воды послужили лишь предлогом. Недельная же остановка в Париже позволила Микаэлу ближе познакомиться с жизнью армянской общины.

С самого же начала Микаэл спешил в Лондон — город, ставший местом паломничества для всех, кто посвятил себя национально-освободительной борьбе.

Очевидец пишет:

«Идея освобождения проникла во все европейские народы. Венгрия еще далеко не успокоилась оттого, что ей пришлось сложить оружие перед русской армией. Италия тоже продолжала свою работу и стала накануне того, чтобы выставить Гарибальди и Кавура. Франция, несмотря на весь блеск Третьей империи, кишела кружками недовольных и готова была скинуть Наполеона при первой возможности. Славянские племена Австрии и Турции если не волновались, то достаточно громко шипели, поляки не думали расставаться со своими надеждами на независимость… Такова была вся политическая атмосфера Европы. Всеобщность освободительного движения связывала все народы, и национальное дело легко переходило в международное… Точно наступило время братства народов. И действительно, общие идеи связывали людей чуть ли не сильнее кровных народных уз. Немецкие и французские рабочие понимали друг друга лучше, чем своих однокровных бюргеров и буржуа…»

Микаэл спешил в Лондон, где собрались изгнанники из Франции, Италии, Польши, России, Германии, Венгрии. И хоть жили они в постоянных лишениях, неудачи не приводили их в отчаяние. Вдали от родины они продолжали действовать, лелея мечты об обществе всеобщей гармонии и справедливости.

Каждой клеточкой своего больного и измученного тела ощущал Микаэл Налбандян то напряжение, которое царило в Европе.

До сих пор он стремился только пробудить в армянах чувство национального достоинства, сдвинуть с мертвой точки колесо национального сознания и вновь зажечь факел просвещения. Но теперь надо было возбудить в собственном народе революционный дух, чтобы он не отстал от хода истории, чтобы армяне, как и встарь, также участвовали в общем прогрессе цивилизации, чтобы они обрели свободу в братстве всех народов…

Когда, в какой миг родился в нем Революционер?

Может, в эти дни скитальчества?..

Или, может, еще раньше, в те далекие дни, когда в трактире Гробостова он зачитывался книжками «Современника», запрещенными стихами Пушкина, посланиями лондонских пропагандистов?..

Но если бывают прирожденные революционеры, то Микаэл, несомненно, был одним из них.

ПРЕКРАСНЫЕ ЛЮДИ С БЛАГОРОДНОЙ ДУШОЙ

Там, где нет свободы мысли и разума, там есть рабство духа, а где есть рабство, там нет жизни.

Микаэл Налбандян

Лучший способ поддержать и сохранить дружбу заключается во взаимном сообщении о том, что мы делаем.

Иоганн Вольфганг Гёте

Париж не смог удержать Налбандяна. Н® смогли удержать его и друзья и знакомые. И уже через неделю, собрав нехитрые свои пожитки, Микаэл отправился в Лондон.

Этот город стал для Микаэла манящей конечной целью. Прожив в Лондоне целый месяц, Налбандян лишь несколькими словами упомянул об этом в «Записках» графа: «Я был в Лондонском зоологическом саду, посетил прославленный Британский музей, Всемирную лондонскую выставку… Шекспир, эта гордость английского театра, уже заложил в меня желание увидеть Дувр и Виндзор…»

Целый месяц… Не слишком ли много для этого?

Через несколько лет, отвечая на вопросы Сенатской следственной комиссии, Микаэл припомнит еще один «незначительный» случай: «…Познакомился с молодым Герценом, да и то случайно — в зоологическом саду… Мы гуляли вместе… Через два дня молодой Герцен навестил меня… Потом пригласил меня к себе домой… Я был в их доме только один раз и, кроме него, никого не встретил…

Потом мы встретились в трактире. Там были также его отец, Огарев и Бакунин. И я познакомился с ними. Мы ни о чем особенном не говорили. Молча обедали…»

И все-таки месяца на такую «случайную» встречу и «обед» тоже слишком много.

И вообще, когда речь заходила о Лондоне, Микаэл становился удивительно немногословным и «наивным»…

Надеяться на приглашение к Герцену домой после случайной встречи с ним было довольно трудно. Для встреч с лондонскими пропагандистами существовал вполне определенный порядок. «Каждый приезжий естественным образом прежде всего бежал к Трюбнеру купить «Колокол», «Полярную звезду» и прочие заграничные издания, — пишет Очевидец. — При этом выходила вечная комедия, очень льстившая Трюбнеру, — русские жали ему руку, благодарили его за либерализм, за его деятельность для блага человечества вообще, а русского народа в особенности».

Они, эти приезжие, по своей наивности думали, что сей лондонский книготорговец как минимум Мадзини или же близкий друг и помощник Герцена. На самом же деле Николо Трюбнер был попросту добродушным человеком и ловким издателем и книготорговцем, которому удавалось распространять журналы лондонских пропагандистов и на континенте, не без выгоды для себя, разумеется. А самое главное было в том, что Трюбнер пользовался большим доверием Александра Герцена и Николая Огарева.

Поэтому установился следующий порядок: новичок обычно посещал Трюбнера и передавал ему свою просьбу встретиться с Герценом. Книготорговец предлагал написать пару слов. В ответной записке Герцен назначал свидание или