Долгие ночи - Абузар Айдамиров

— По-моему, дорогой Карл, все мы от души желали поражения русскому царизму в Польше и Венгрии.

— Не спорю. Однако опять-таки суть проблемы не в этом. Я хочу сказать, что отношение к революции, а точнее, само понятие о революции у вас какое-то однобокое. Не всегда вы за поражение русского царизма. Взять хотя бы последнюю войну, русско-турецкую. Она с обеих сторон носила неприглядный характер, но все же я от всей души желал поражения именно России. Как я сказал, победа ее — это победа непримиримого врага революции и демократии. Слава богу, этого не произошло.

Но как восприняли поражение России вы, русские революционеры?

Да стали воспевать отличившихся генералов! Удивительное дело, вы, верные сыны своей родины, сочувствуете мужикам, беспощадно клеймите крепостное рабство, поднимаете голос в защиту славян, поддерживаете восставших греков, болгар и сербов. Почему? Да потому, что они одной с вами веры и восстали против Турции, давнишнего врага России. Слушай, слушай внимательно, Бакунин.

— Маркс устало провел рукой по лицу. — И что же происходит далее? А далее получается парадокс. Форменный Парадокс. Вы равнодушно взираете, хуже того, приветствуете каждую победу русского царизма над кавказскими горцами. Ведь вы, в сущности, оправдываете варварство. Или ты не согласен со мной? Я что-то не слышал слова русских революционеров в защиту горских племен, уже изгнанных и вот опять вновь изгоняемых в Турцию.

Не ошибусь, если скажу почему. Да потому, что они не вашей крови, потому что они другой веры. Они — азиаты. А потому и относиться к ним следует, как к азиатам и по-азиатски. Нет, Бакунин, твои революционные взгляды, ох, как далеки от коммунистических идей! Ох, как далеки!

Их беседу прервал вошедший Энгельс.

— Ого! Бакунин здесь? Вот это хорошо!

Не подав руку Бакунину, Энгельс повесил свою шляпу и трость на вешалку, сел в свободное кресло.

— Разве вы виделись? — спросил Маркс.

— Да. В полдень мы нос к носу столкнулись с ним на улице, — ответил Энгельс. — Вижу, уже здорово спорили? О чем?

— Карл недоволен мной. И не только мной, а и всеми русскими революционерами. Пожалуй, и всей Россией он недоволен.

Энгельс взглянул на друга.

— Такого у меня и в мыслях не было. С чего он взял… — покачал головой Маркс — Я очень высоко ценю и Россию, и русских революционеров.

Бакунин удивился:

— Ты же только что меня убеждал в том, что силой крестьян в России построить социализм невозможно!

— Я повторю это. Силой одних крестьян невозможно ни революцию совершить, ни социализм построить. Чтобы повести к этим целям, нужна другая сила — пролетариат.

— И поскольку в России пролетариата нет, наша борьба бесплодна?

— Ничуть. Колесо истории вертится, и ничто не может остановить его.

Энгельс вмешался в их разговор:

— Просто, Бакунин, ты не видишь или не хочешь видеть тех изменений, которые происходят на твоей родине, — сказал он. -

Причина в том, что ты давно оторвался от нее. Да, сегодня Россия пока еще чисто крестьянская страна, но она уже ступила на путь капитализма. И я убежден, что Россия в самом ближайшем будущем станет играть наиболее важную и значительную роль. Уже до войны она находилась в состоянии банкротства. В общем, мы имеем налицо все элементы русского 1789 года, за которым неизбежно последует 1793 год. Там зреет революция, и вспыхнет она довольно скоро. Вот эта революция и потащит за собой крестьян, тогда вы увидите такие сцены, перед которыми побледнеют сценки девяносто третьего года. А раз дело дойдет до революции в России — значит, меняться и лицу всей Европы.

Бакунин отрицательно покачал годовой:

— Не надо! У царизма огромная сила, дорогой Фридрих. Ее еще надолго хватит.

— Она прогнила изнутри. Что делать, старая Россия была до сих пор огромной резервной армией европейской реакции. И неизменно играла эту роль почти во всех революциях. Но те же революции породили в Европе грозные силы, направленные против нее. Вот с ними царизму уже не справиться. Не только в Европе, а в своем доме, у себя, в России. Избежать революции русское правительство будет просто не в состоянии, даже если ему и удастся задержать ее на год или два. И русская революция будет означать уже нечто большее, чем простую смену правительства в самой России. Она ознаменуется исчезновением огромной и неуклюжей военной державы, которая со времен французской революции стала становым хребтом объединенного европейского деспотизма. Словом, она ознаменует такое изменение во всем положении Европы, которое рабочие всех стран будут приветствовать с радостью, ибо это будет гигантский шаг на пути к их общей цели — к всеобщему освобождению труда.

— Слава Богу! — облегченно вздохнул Бакунин. — Хоть тогда, возможно, с нас снимут позорную кличку европейского жандарма!

— Ускорение процесса зависит от вас самих.

— Опять мы! — пожал плечами Бакунин. — Нас же обвиняют и в угнетении народов России. Но мы же не несем и не можем нести ответственности за преступления правительства!

— Я же не сказал, что в России, кроме угнетения нерусских народов, ничего не делают полезного для прогресса, — сказал Энгельс — Кстати, об ответственности народа за политику своего правительства. Натравливать народы друг на друга, чтобы таким образом продлить существование абсолютной власти, — вот к чему сводилось и сводится искусство и деятельность всех существовавших и существующих доселе правителей и их дипломатов. Особенно отличалась в этом отношении Германия. За последние семьдесят лет, если не углубляться в более отдаленное прошлое, она за английское золото предоставляла британцам своих ландскнехтов для войны с североамериканцами, боровшимися за свою независимость. Когда вспыхнула первая французская революция, опять-таки именно немцы дали натравить себя, как свору бешеных собак, на французов. Это они в свирепом манифесте герцога Брауншвейгского грозили, что не оставят от Парижа камня на камне. Это они вступили в заговор с эмигрировавшими дворянами против нового порядка во Франции, получив за то мзду от Англии под видом субсидий. И когда у голландцев впервые за последние два столетия мелькнула разумная мысль о том, чтобы положить конец безумному хозяйничанию Оранской династии и превратить свою страну в республику, палачами свободы голландцев выступили опять-таки немцы.

Швейцария тоже могла бы немало порассказать о соседстве немцев, что касается Венгрии, то она очень нескоро оправится от бедствий, принесенных ей Австрией и германским императорским двором. Даже в Грецию посылались банды немецких наемников для поддержания там крохотного трона любезного Отто, даже в Португалию посылали немецких полицейских. А конгрессы после 1815 года, походы Австрии в Неаполь, Турин, Романью, заточение Ипсиланты, поработительная война Франции против Испании, затеянная под давлением Германии, поддержка, которую Германия оказывала дон Мигелу, дон Карлосу, ганноверские войска, служившие орудием реакции в Англии, расчленение Бельгии и ее термидоризирование в результате немецкого влияния! Даже в самой глубине России немцы являются оплотом самодержавца и мелких деспотов! Короче, вся Европа, да и Россия тоже наводнена кобургами!

Энгельс не мог сидя выплеснуть весь накипевший гнев. Он встал и, заложив руки за спину, начал быстрыми шагами ходить по комнате.

— Польша ограблена и расчленена с помощью немецкой военщины, ею же предательски задушен Краков. Ломбардия и Венеция порабощены и доведены до полного истощения с помощью немецких денег и немецкой крови. Освободительное движение по всей Италии раздавлено при прямом или косвенном участии Германии, с помощью штыков, виселиц, тюрем, галер. Перечень грехов немцев гораздо длиннее, и лучше прекратим зачитывать его! Но вина за все эти гнусности, совершенные с помощью Германии в других странах, — падает не только на немецкие правительства, а в значительной степени и на немецкий народ. Не будь его ослепления, его рабского духа, его готовности играть роль ландскнехтов и "благодушных" палачей, служить орудием господ

"божьей милостью", не будь всего этого, и слово "немец" не произносилось бы за границей с такой ненавистью, с такими проклятиями, а порабощенные Германией народы давно бы достигли нормальных условий свободного развития. Германия станет свободной в той же мере, в какой предоставит свободу соседним народам. Невозможно осуществлять демократическую политику вовне, когда внутри демократия скована по рукам и ногам. Таким образом, дорогой мой Михаил, кто пытается снять с народа ответственность за преступления, совершенные его правительством, глубоко ошибается.