Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

движение можно охарактеризовать как возвраще­ние с высот идеальных мечтаний и умозрительных построений на зем­лю, в объективный мир. При этом возвращение к почвенным ценностям рассматривалось романтиками как этическая необходи­мость, как нравственный долг. Обращение к «народной идее», к народ­ному творчеству, к традициям живой старины, к утраченной прежде истории и, в конечном счете, к нациестроительству было присуще ро­мантическому сознанию финно-угроведов.

Как представляется, дух времени и творческая индивидуальность уче­ных-пионеров нашли свое отображение в использованной романтиками литературной форме путевого дневника, как нельзя лучше передающего высокую степень эмоциональной окрашенности совершаемых изысканий и наблюдений. Близкую дневникам специфику имеют личные письма исследователей, которые, кроме того, что они автобиографичны по своей природе, часто диалогичны по форме изложения. Как следствие, пове­ствовательные моменты в личной корреспонденции этнографов часто сопровождаются не менее информативными для историографов полеми­ческими отступлениями. Так, А.И. Шегрен, М.А. Кастрен и А. Регули выступают в своих текстах не отстраненными зрителями, фиксирующими те или иные яркие и запоминающиеся аспекты народной жизни, они вос­хищаются, ужасаются и, нередко, скорбят об увиденном. Вместе с тем, они, каждый по-своему, воспринимают разворачивающуюся вокруг них реальность, сложно преломляя ее через призму своих изначальных уста­новок, поэтому сухая информативная составляющая их полевых записей, часто уравновешивается лирическим стилем изложения, с помощью кото­рого повествователь передает свое личное отношение ко всему привлек­шему его внимание. Путевой дневник в этом случае становится наибо­лее удобной формой закрепления собственного опыта, наскоро перенесен­ного на бумагу, в надежде по возвращению домой реализовать его в большом, серьезном научном произведении. Однако, далеко не всем по­счастливилось лично обработать свои полевые дневники. Из наших геро­ев, наверное, лишь Шегрен имел возможность вновь и вновь обращаться к накопленным в пути богатствам, щедро делясь ими с другими, прекрас­но осознавая, что при жизни ему не освоить и десятой доли собранного. Кастрен умер, даже не приступив по большому счету к обобщению своих материалов, и знакомство читателей с его дневниками стало заслугой ака­демика А. Шифнера, под редакцией которого путевые записки и отчеты финского путешественника были опубликованы Санкт-Петербургской Академией наук. Не менее сложной оказалась судьба научного наследия Регули, когда болезнь не позволила ему лично заняться расшифровкой по­левых записей, он доверил эту работу новым поколениям венгерских финно-угроведов. Вместе с тем, необходимо отметить, что дневниковый текст, обретающий в результате строгой редакторской обработки форму научного сочинения, в большинстве случаев не утрачивает личностного начала, легендируя в веках авторские взгляды и мнения.

С точки зрения истории науки, исследовательская и общественная деятельность, и даже некоторые аспекты личной жизни пионеров этногра­фического финно-угроведения, как нельзя лучше подходили для формиро­вания образа героического первопроходца. Даже скрываясь за внешней строгостью стиля и лаконизмом передачи внутренних переживаний, А.И. Шегрен своими текстами, опубликованными в финляндских, рос­сийских и немецких журналах, смог заинтересовать многих современни­ков поисками «чудских древностей» и народной поэзии финнов. Ему же принадлежит заслуга введения в финно-угорскую историографию фигу­ры неустрашимого путешественника, и в лютый мороз, и в зной идуще­го к свету народной истории. Литературные таланты М.А. Кастрена, от­разившиеся на страницах его путевого дневника и в письмах друзьям, где-то с юмором и иронией, а местами с подлинным трагизмом, передали потомкам сложную гамму чувств человека твердо знающего свою цель, но далеко не всегда уверенного в собственных силах преодолеть трудно­сти встреченные на пути[39]. Сто раз на дню умирая и воскресая, оставив надежду когда-либо обрести покой и «нормальную» жизнь, за короткий срок, отпущенный герою, необходимо было сделать то, чтобы было за­думано и, по сути дела, предрешено. Подобно А. Регули, в одиночку пройти тысячи верст, часто не веря в реальность завтрашнего дня, и может быть заплатить тяжелую дань разочарованию в подлинности собственных находок. Шумный успех, овации и общественное признание, столь жела­емые поначалу, оборачивались, душевной пустотой и неудовлетворенно­стью, когда покинутые дикие тундры казались роднее восторженных аудиторий. Но только так мог родиться биографический миф о великом первопроходце, без которого невозможно было бы дальнейшее развитие науки.

А.И. Шёгрен: в поисках финно-угорского Севера

Национальное пробуждение финнов как культурный проект, затро­нувший многие финно-угорские народы России, безусловно, имел глу­бокие внутренние причины и коллизии, связанные с борьбой интере­сов и политических пристрастий его основных исполнителей. Вместе с тем, для легитимации национальных идей необходимо было их обо­снование строгими результатами научных исследований. Экспедиции, дискуссии, диссертации и книги профессиональных ученых, в этом случае становились частью общего процесса обретения нацией самой себя. Но прежде всего, люди науки должны были разделять те идеалы, что будоражили общество, иначе говоря, чтобы находить, нужно было верить в возможность находки. Романтизм в качестве философии и творческого метода как нельзя вовремя пришел в среду финляндской интеллигенции, еще до конца не верившей в открывшиеся перед стра­ной перспективы после Боргоского сейма 1809 г., когда сам император заговорил с ними о нации.

Создание национальной истории оказалось нелегким и, что немало­важно, довольно длительным процессом. Для начала требовалось окончательно распрощаться с наследием «мифологической историогра­фии», возводящей происхождение народа непосредственно к биб­лейским праотцам и великим героям классической древности, а также, что порой было сложнее, отбросить нигилистическое отношение к ценностям простонародной культуры. Далее необходимо было присту­пить к созданию национальной мифологии и культурных символов, ба­зирующихся на реальных доказательствах существования собственной истории среди ныне живущих и исчезнувших народов. На этом пути не стоило бояться применения инновационных методов исследования и привлечения данных, ранее считавшихся недостойными, а поскольку письменные источники были часто запутаны и фрагментарны, лучше всего было использовать источники комплексно, отдавая приоритет устным произведениям народа. Затем следовало продемонстрировать себе и всему миру уникальные произведения народной культуры, ста­вящие их в один ряд с выдающимися произведениями человеческого гения. Популяризация национальных ценностей с помощью печати, их трансляция через систему образования могли привести к широкому рас­пространению нового мировоззрения в массах. Однако реализация этой, описанной в нескольких предложениях программы зависела, прежде всего, от самоотверженного труда людей, знающих, что, скорее всего, им не увидеть всего задуманного, но безотносительно личной славы и успе­ха, готовых идти по сложному пути конфронтации, временных уступок и поражений к главной цели — формированию у своего народа нацио­нального идентитета и поддерживающей его национальной культуры.

Судьба энтузиастов национальной идеи в Финляндии складывалась по-разному, но имела и сходные черты, например: А.И. Арвидссон был вынужден эмигрировать, К.А. Готглунд и И.В. Снельман также подолгу жили вдали от родины, М.А. Кастрен большую часть отпущенного ему земного времени провел