Дело всей жизни (СИ) - "Веллет"

— Далеко еще?

— Уже нет, — пропыхтел подросток. — Меньше мили. Шэй, до моего племени уже не очень далеко. Может быть, завтра?..

— Боюсь, твой отец не согласится, — Шэй вздохнул. — Ты исчерпал лимит его терпения.

— Это верно, — Коннор тоже шумно вздохнул и спорить не стал.

Хэйтем нагнал обоих и вдруг довольно весело вопросил:

— А что будет, если мы приедем, а там уже четверо охотников?

Коннор осадил коня и так глубоко задумался, что Шэю тоже стало смешно. Хотя вопрос, конечно, был интересным, и ответа на него не было.

Наконец впереди замаячило что-то несомненно рукотворное, и Шэй, приглядевшись, различил нечто вроде шалаша. А перед шалашом вился дымок, которого раньше, в сумерках, Шэй не заметил.

— Кажется, я был прав, — хмыкнул Хэйтем. — Никогда не мечтал разделить ложе с индейцами.

— Один раз тебе точно это удалось, — Шэй произнес это тихо, но мистер Кенуэй, конечно, услышал и покосился крайне неодобрительно.

Однако из шалаша на топот копыт высунулась фигурка — слишком мелкая для того, чтобы сойти за взрослого мужчину. Шэй понял только то, что уже ничего не понимает, а фигурка бросилась вперед, что-то лопоча и раскидывая руки.

— Карихвийо, Ганадогон! — радостно воскликнул Коннор, и тут до Шэя дошло.

— Так вот он какой, — пробормотал Хэйтем. — Интересно, он здесь один? Или нас ждет еще одна банда разбойников, только на этот раз индейских?

Коннор соскочил с кобылы и бросился в объятия ко второму мальчишке — довольно упитанному, как машинально отметил мистер Кормак. Оба подростка что-то радостно восклицали, не слишком волнуясь об очередности, и тут Хэйтем в очередной раз Шэя удивил. Он спустился с коня так, как будто остановился перед парламентом, и прервал бурную встречу таким же лопочущим возгласом. Оба подростка тут же присмирели, а Ганадогон даже слегка поклонился и потоптался на месте, явно не зная, как выразить приветствие «гостю».

И Шэй услышал первые понятные — и просто замечательные — слова:

— Здравствуй, бледнолицый, — нещадно коверкая английский, выдал индеец. — Мое уважение бледнолицему Радунхагейду-отцу.

Несмотря на то, что приветствие прозвучало кошмарно, проявленную вежливость мистер Кормак оценил. Хэйтем говорил на понятном ганьягэха языке — и его взаимно поприветствовали на английском. Почти дружба народов.

— Радунхагейду, — Хэйтем почти никогда не называл так сына, но сейчас, видно, не захотел объясняться на эту тему, — надеюсь, твой друг не будет против нашего присутствия?

— Есть кролик, — подумав, сообщил Ганадогон. — Как канонаве. Радунхагейду?

— Трубка мира, — торопливо пояснил Коннор. — Только вместо трубки — ужин. Хорошо?

Шэю показалось, что в присутствии друга детства Коннор и сам начинает говорить по-английски как-то неправильно, но… Видно, его товарища английскому не учили или учили скверно. Коннор же говорил на английском так, как можно говорить только с рождения — его, видно, учила мать, а уж она явно умела объясниться на привычном Хэйтему языке, иначе бы и Коннора не было.

— Вяленая говядина и хлеб, — в свою очередь предложил Хэйтем и коснулся мешка на спине Пегаса.

Понимание было достигнуто, однако после нехитрого ужина Коннор вдруг неловко попросил:

— Отец, если у меня не будет возможности вернуться в племя, дай мне хотя бы пару часов. Мы с другом поговорим, и я передам все, что хочу и должен сказать, чтобы никто не волновался за меня.

Хэйтем немного поразмыслил, но соглашаться явно не желал:

— Уже почти ночь. Куда ты хочешь пойти? Вы вполне можете поговорить при нас.

— Это… друг, — голос Коннора прозвучал просительно. — У меня больше нет тайн от тебя, отец, но позволь мне говорить с другом наедине. Наверху есть охотничья площадка, мы переночуем там. Ты сможешь видеть меня, но не слышать.

— Где? — требовательно спросил мистер Кенуэй.

— Вот, — Коннор задрал голову.

Шэй проследил за взглядом и увидел в темноте светлое пятно — настил из досок, размещенный прямо на дереве. Довольно широкий.

Хэйтем явно находился в раздумьях. Делить некое «ложе» с незнакомым индейцем он, естественно, не желал, но и отпускать сына не хотел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Пусть идут, — негромко вмешался Шэй. — Наверное, не свалится. А если бы хотел удрать, уже успел бы.

— Это… Это может быть, — согласился Хэйтем, признавая, что в этих лесах у Коннора были все возможности скрыться, пожелай он того. — Хорошо, идите. Только возьмешь мой плащ и отойдешь ко сну до утра. Завтра нас ждет нелегкий день.

Коннор недоверчиво поглядел на отца, а потом расцвел в улыбке и даже шагнул к нему, коротко прижавшись подбородком к плечу:

— Спасибо. Я вернусь на рассвете.

Шэй сразу сообразил, как разрядить обстановку:

— Если не проснешься, я поднимусь и тебя распихаю, — фыркнул он. — Идите, не теряйте времени.

Хэйтем сбросил плащ, впихнул его в руки сыну, проследил, как две фигурки — одна шустрая и ловкая, другая куда тяжелее и неповоротливей — исчезают на площадке, и пошевелился:

— Осталась вода? Надо затушить огонь.

— Флягу верни, — рассеянно бросил Шэй. — А вода — только если в хижине. Все, что было в котле, мы выпили.

— Если из твоей фляги плеснуть, тут только сильнее заполыхает, — фыркнул Хэйтем, но вытащил нагревшуюся емкость из-за пазухи и протянул Шэю. — Пора бы ложиться. День был…

— Когда у меня последний раз был легкий день, — буркнул мистер Кормак, но на ноги поднялся. И с опаской заглянул в хижину. — Кажется, не так плохо.

Внутри, конечно, было темно, но в темноте Шэй видел неплохо. Он различил низкий деревянный топчан и странную темную кучу — будто огромный муравейник — по центру этой «постели».

Хэйтем сделал пару шагов вперед, наклонился, пощупал кучу и с облегчением выдохнул:

— Мех. Наверное, укрываться, но сейчас и без того жарко.

— К утру жарко не будет, — прозаично напомнил Шэй. — Стоит держать покрывала поближе. Да и под голову положить не помешает. Хэйтем…

Он запнулся, но возлюбленный уже распрямился и поглядел вопросительно, если, конечно, Шэй верно истолковал плохо видимый в темноте взгляд.

— Я понимаю, мы оба устали, — со вздохом объяснил он свой интерес. — Но мне нужно знать ответы на два вопроса. Во-первых, что такого случилось, что Коннор подался в ассасины? А во-вторых, что вы так долго обсуждали с ним?

Хэйтем чиркнул спичкой, осветив оранжевым огоньком скудное обустройство шалаша, отыскал деревянное ведро с веревкой вместо ручки, и вышел к костру, аккуратно залив огонь. На лице его отражалась задумчивость, но Шэй не торопил, позволил сосредоточиться.

Наконец Хэйтем ответил:

— Обсуждали мы… многое. Мне было нелегко признать, что отчасти я сам виноват. У меня хватало забот, и Коннор слишком много времени был предоставлен сам себе. От нехватки моего внимания и избытка твоего воспитания он… Слишком многое себе позволял. Возможно, сказалось еще дурное влияние его приятелей, которые сами, разумеется, такие фокусы не выкидывают, зато вдохновенно плетут небылицы. Коннор лгать не умеет, а соответствовать пытается. Давай устраиваться на ночь, Шэй, и я расскажу тебе остальное.

Мистер Кормак кивнул. Время и впрямь было позднее, а слушать можно и раздеваясь. Он скинул плащ, оружие и, посомневавшись, стянул сапоги. Полностью раздеваться было нельзя, но одетым трудно отдохнуть и выспаться, а силы на обратный путь еще пригодятся. Тем временем Хэйтем тоже начал шуршать, готовясь ко сну, и продолжил рассказ:

— Мы с Коннором и раньше имели… разные мнения относительно некоторых вопросов, а к концу минувшей зимы это, вероятно, достигло апогея. В феврале я был вынужден уехать в Бостон и оставить Коннора под присмотром миссис Стэмптон и мистера Питкэрна в качестве попечителя на случай непредвиденных обстоятельств. А когда я вернулся, Коннор… пытался обратить мое внимание на себя, но у меня, к сожалению, не нашлось на это времени. События в колониях развивались слишком быстро, чтобы я мог позволить себе выпасть из этой гонки. И вот в марте Коннор устроил свой оригинальный протест. После того, как миссис Стэмптон его выходила, Коннор замкнулся и сделался угрюм. Не слишком хотел вообще со мной говорить, часто вспоминал тебя, жалел, что ты не можешь приехать на день его рождения. В мае он запросился в свое племя. Поскольку я отпускал его туда каждое лето, мне подумалось, что это недурная идея: возвращаясь из племени, Коннор всегда привозил множество впечатлений, и нам было бы, что обсудить. Однако в племени все случилось так, как случилось, и тут я уже перехожу ко второму твоему вопросу. В племени ганьягэха совершеннолетие отмечают в четырнадцать лет — отчасти это обусловлено исторически, отчасти тем, что суровые условия жизни заставляют рано взрослеть. Разумеется, по случаю совершеннолетия Радунхагейду в племени устроили праздник, а ритуал вхождения во взрослую жизнь у них длится лунный цикл. И по истечению этого времени… Шэй, возможно, дальше мой рассказ будет неясен и неточен, поскольку у меня не было ни времени, ни желания расспрашивать об этом Коннора подробно, пока мы находились на «вражеской территории». Но позже я непременно дознаюсь, что это было.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})