Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

И вот с обритой головою

И с кандалами на ногах

Я прихожу к Тебе с мольбою:

Услышь меня на небесах.

Тебя я славлю за спасенье,

За скорбь и радости Твои.

Прости начальникам селенья

И судьям грех не вспомяни.

Ты знаешь, ведь одно стремленье,

Одна мечта была моя:

Открыть источник искупленья

Таким же грешникам, как я.

Я Твой слуга, хотя назвали

Презренным именем меня,

Но дай, чтоб здесь в тюрьме узнали,

Что за Тебя страдаю я.

Жену я вспомнил и малюток,

Когда их лица целовал.

В слезах все были, час был жуток,

Но я Тобой их утешал.

Я верю, Боже мой, глубоко,

Что не оставишь их одних.

И по любви Твоей высокой

Насытишь и согреешь их.

И верю я: Ты здесь, со мною,

И в ссылке буду я с Тобой,

Но дай, чтоб слабою душою

Я не роптал на жребий свой.

Прости вину врагов суровых,

Мою семью Ты не покинь,

Спаси товарищей в оковах,

Хвала Тебе за все. Аминь".

Онищенко остановился. Слезы навертывались на глаза. Кто-то рядом, уткнувшись лицом в подушку, рыдал. Он глянул вокруг. Лампу уже скрутили до предела. Слушающий у двери надзиратель подумал, что уже кончили читать. Но глаза людей, полные слез, блестели в полумраке, как жемчужины. Онищенко поднялся и подошел к двери, где было чуть светлее и можно было дочитать конец стихотворения.

Он кончил. И в камере снова

И тишь, и безмолвье царят.

Лишь где-то шаги часового

И тихо, и мерно стучат...

На нары свои он ложится,

Накинув сермяк на себя,

И вот засыпает. И снится:

Попал он в чужие края.

Он в городе чудном гуляет

И видит: толпа там стоит,

И кто-то пред нею читает,

И что-то пред ней говорит.

Подходит он ближе поспешно,

И слышит он слово о том,

Как люди природою грешной

Спасаются ныне Христом.

И он, удивленный, собрата

В глашатае том узнает.

И пламенем сердце объято,

И он вопрошает народ:

"Ужели Христово ученье

Возможно у вас возвещать

Свободно?" - сосед в удивленья

И долго не может понять.

И молвит: "Свободно для Слова,

Свобода у нас, о пришлец!

И нету владыки земного

Над верою наших сердец".

Проснулся он. Та же темница,

Гнетущая смрадом своим,

Все те ж арестантские лица,

Все та же решетка пред ним...

Онищенко закончил читать и стоял у двери, как глашатай свободного слова, свободной истины. И он сказал для всех: "Познайте истину, и истина сделает вас свободными".

Дверь камеры тихо открылась, и рука надсмотрщика протянула Онищенко пайку хлеба:

- Это тебе. Это моя, некраденная...

- Спаси вас Бог, - тихо сказал Иван.

Так же бесшумно дверь закрылась. В камере было тихо, слышались вздохи. Чей-то голос внятно говорил: "Боже, Боже мой!" Это были видимые и невидимые миру покаяния, пробуждения, обновления человека. Кто определит их число?..

Глава 6. Хлеб насущный

Было ясно: Онищенко завоевал сердца заключенных всей камеры. Он никому не навязывал себя, не навязывал своих идей, не унижал других. Он радовался каждому, кто любил Бога.

В тюрьме - мучительное безделье. Только одна мысль, что сидишь в тюрьме, угнетала каждого арестанта. И люди, естественно, стремились к труду. И в этом отношении добрый пример подавал евангелист Онищенко. Он попросил у надзирателя принести сапожный молоток, клещи, сапожную ножку, гвозди, шило, нитки и сказал, что будет чинить арестантскую обувь.

- Надо писать заявление на имя начальника тюрьмы, - почтительно заметил надзиратель.

Однако вскоре, к общему удивлению, просимое дано было в камеру. Расположившись на табуретке посреди камеры, Иван чинил обувь арестантам, а вокруг него сидели люди и тоже работали: кто чинил иглою, кто вязал носки, кто помогал Ивану. И все слушали его. Это было преображение камеры, преображение людей. Слух об Онищенко расползался по всем камерам.

Онищенко имел звонкий голос, мягкую интонацию. Его начитанность благодаря книгам тети Кати делала его интересным собеседником, понятным всем людям. Он соединял в себе качества проповедника, учителя и брата каждому.

Прошел месяц, как он находился в камере, а его еще никуда не вызывали. Но он не противился этому. Каждый день имел смысл, имел жизнь. Люди любили его, слушали, и он понимал, что это все в воле Бога.

После обеда все ложились отдыхать. Некоторые подсаживались к Ивану и слушали, и спрашивали его.