Дамы тайного цирка - Констанс Сэйерс

что это одна из его последних картин. Обдумай, не лучше ли будет оставить её под замком в подвале института. По крайней мере чемодан Туми, в котором вы таскаете картину по всему городу, вряд ли идеально справится с задачей её защитить. – И Барроу подмигнул Гастону.

Глава 17

Когда они перекусывали круассанами и кофе с молоком, позвонил Барроу и сообщил, что другой специалист по наследию Жиру в восторге от перспективы увидеть картину и немедленно выезжает из Ниццы. Барроу также работал над большей частью Лариного ночного перевода дневника, добавляя и исправляя недостающие записи.

– Интересно, существуют ли ещё дневники? – Гастон погрузился в чтение её заметок.

– Не знаю, – солгала Лара. Хотя Альтаказр пообещал ей «охоту за сокровищами», где она сможет найти больше, до сих пор ничего не произошло.

Закончив читать, Гастон подозвал официанта и заказал себе порцию эспрессо.

– Я собираюсь увидеться с несколькими своими знакомыми из мира искусства в Сен-Дени. Картины там продаются за бесценок. Не хотите присоединиться ко мне?

– Не, я попробую выбраться на Пер-Лашез. – В последний раз, когда Лара была в Париже, она не смогла увидеть могилу Джима Моррисона. Её отец не простил бы ей, если бы и в эту поездку она не сходила туда с паломничеством. После этого она думала пойти на рю Муфтар в Латинском квартале и поискать те кафе, которые Сесиль упоминала в дневнике.

– У Джима Моррисона такие толпы туристов, – поморщился Гастон. – Может, лучше посмотрите на могилу Сартра?

– Не то кладбище, – поправила Лара. – Но возможно, я и туда схожу, когда окажусь на Монпарнасе. Знаю-знаю, это очень по-американски.

– Вы ещё не безнадёжны. По крайней мере сходите к Прусту, когда будете на Лашез.

– Это можно, – согласилась она, захватив по пути к выходу булочку с шоколадом.

Во время поездки в такси по бульварам она чувствовала, как пахнут цветущие липы у неё над головой – сладкий запах, напоминающий жимолость. Водитель высадил её у главных входных ворот Пер-Лашез на бульваре Менильмонтан. Ознакомившись с картой, Лара пошла под густым пологом деревьев по булыжной дорожке, петляющей между старых камней, покрытых слоем мха, и заброшенных надгробий, поросших сорняками. Лара обошла кругом холм, круто свернула вправо и пристроилась за группой людей, явно американцев возраста её отца, так что она могла бы поспорить на то, чью именно могилу они собирались посетить. Через минуту она обнаружила толпу, собравшуюся перед скромным надгробием Джеймса Дугласа Моррисона, вокалиста «The Doors». Площадка перед его бетонной плитой была завалена множеством безделушек, цветов и фотографий музыканта, из-за чего кладбищу пришлось поставить ограждение.

«Король ящериц» входил в число величайших кумиров её отца, и это наследие передалось ей. Джейсон Барнс был одним из основных столпов в её жизни. В то время как мать была напоминанием о том, кем она была – дочерью знаменитой семьи владельцев цирка, её отец послужил катализатором, показав ей, кем она может стать. Без него у неё не хватило бы смелости купить радиостанцию. Для них обоих музыка всегда была дверью туда, куда можно пойти дальше, чем-то вроде лестницы в небо. Лару всё ещё ранили воспоминания о том, как отец посмотрел на неё в тот вечер, когда она сыграла песню Питера Бомонта.

В детстве, вспоминала Лара, она ездила с ним на его старом пикапе на встречу с одной вдовой по поводу винтажной гитары. Джейсон всегда охотился за чем-то, связанным с музыкой. В те дни Лара везде увязывалась за ним, как приклеенная. Эта конкретная вдова поприветствовала их в дверях, стоя в халате и бигуди, затем провела посетителей через лабиринт из коробок и чересчур большой мебели. Пока они бродили по ветхому дому, в котором пахло мочой и старыми газетами, Лара держалась вплотную к отцу, стискивая его руку, пока у неё не онемели пальцы. На небольшом расчищенном среди бардака участке женщина передала Джейсону побитый чёрный футляр для гитары.

Отец щёлкнул застёжками футляра, и там – посреди этого прогнившего дома – на потёртом красном бархате лежала самая красивая и ухоженная гитара, какую Лара когда-либо видела. Лакированный, чёрный, с большой серебряной пластиной спереди, этот инструмент, как потом узнала Лара, назывался резонаторной гитарой. Тогда она смотрела на самом деле на Добро 1937 года. Отец при виде инструмента как будто поколебался, но затем потёр руки и осторожно поднял гитару с её бархатного ложа. Он поставил её на колено, коротко подправил и позаимствовал из футляра старый медиатор – привычный для этой гитары. Джейсону даже не нужно было пока настраивать гитару, он просто хотел послушать, как звучит инструмент. Когда отец сыграл первые несколько нот, Лара влюбилась. Звук был глубокий, металлический, богатый, но простой, слышны были переходы по струнам и щемящие звуки минорных аккордов. По улыбке отца Лара поняла, что сегодня гитара отправится с ними домой.

Когда они ехали по грунтовке от дома, отец оглянулся на футляр с гитарой.

– Знаешь, кто такой Роберт Джонсон?

Лара покачала головой.

– Роберт Джонсон был в Миссисипи средней руки гитаристом, выступал в забегаловках с танцполом и в барах, но ничего особенного собой не представлял, пока не уехал в Чикаго. Вернулся около года спустя с такими умениями, каких у него раньше не было.

– Может, он практиковался. – Лара в том возрасте была уверена во многом, и необходимость практиковаться накрепко вдолбили ей в голову мать и Сесиль. Они верили в силу практики во всём: от верховой езды до игры на фортепиано.

– Может, и так, – сказал Джейсон. – Но легенда гласит, что он отправился на перекрёсток в Кларксдейле, Миссисипи, и продал свою душу дьяволу, чтобы так хорошо играть. Гитары – очень загадочные вещи, Лара. Струны многое держат, и сам инструмент тоже. Человек, которому принадлежала эта гитара, – его энергия всё ещё в этом инструменте. Я лишь хочу почтить его.

– То есть в ней привидение? – Лара широко распахнула глаза и закусила кончик хвоста – как делала время от времени, чтобы успокоить нервы.

– Думаю, так, в некотором смысле. – Джейсон снял солнечные очки-авиаторы и опустил солнцезащитный козырёк пикапа.

Как экспонат в музее, эта гитара всё ещё стояла на радиостанции вместе с десятью остальными, включая «Рикенбейкеры», «Гибсоны» и «Фендеры».

Надгробие для Моррисона приобрёл его отец. Лара прочла надпись на греческом – kata ton daimona eaytoy, что означало «со своим собственным демоном» или «верный собственному духу», в зависимости от того, сколько легенд к этому привязывать. Подобно музыкальной легенде о Роберте Джонсоне, ещё одна идея, распространявшаяся многие годы, – что Джим Моррисон инсценировал свою смерть, а на самом деле всё ещё жив. Замечательные истории,