Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

— А что будет, если его светлость вдруг раскричится здесь? — спросила Ева, взяв великана за запястье.

Лицо Эдгара вытянулось. Было видно, что такое даже не приходило ему в голову.

— Он ни разу не кричал с тех пор, как мы выехали из города, — сказал великан.

— Это случилось только вчера.

Эдгар вскочил так резко, что стукнулся головой о поперечную балку потолка. Эхо его голоса бродило среди колонн, гремело под лавками, выло в глиняном кувшине с водой на столе так громко, что весь покой странноприимного помещения клочками пыли разлетелся по углам. Теперь уже все взгляды были направлены на великана, который, потирая голову и прижимая к себе мешок с пожитками, спешил к выходу.

Телега их преспокойно стояла возле ворот. Какой-то монах со следами оспы на лице, приложив руку к подбородку, изучал остатки рисунка на её боку.

— Тебя что-то испугало? — спросила его Ева, подёргав за полы одежд.

— Испугало? — монах не поменял позы, лишь глаза его съехали вбок, чтобы посмотреть на Еву. — Я божий человек, девочка. Знаки, тревожные для бесовских слуг, для меня ничего не значат.

Ева застыла в изумлении, а потом обернулась к цирюльнику, который забросил мешок в повозку и теперь оглядывался в поисках лошади.

— Что это значит?

— Не знаю, — буркнул великан. Увидев монаха, он вежливо, как часто бывало при общении с незнакомыми людьми, обратился к пальцам ног: — Человек хороший, где здесь у вас конюшни?

Глаза монаха, которые с трудом можно было обнаружить под капюшоном, изучали Эдгара. «Наверное, этот господин не любит, когда ему напекает макушку», — подумала Ева. По её мнению, погода была прекрасной, и ходить в такой день, укутавшись с ног до головы — настоящее преступление.

— Знаете ли, чей символ на вашей телеге?

Пальцы его, вынырнувшие из просторных, похожих крылья, рукавов, коснулись следов краски.

— Конечно знаем, — важно ответила Ева. — Барона фон Конига.

Монах оторвался от созерцания великана и повернулся к Еве. В его глазах появилось странное выражение. Что-то непредсказуемое, неуловимое подступило к зрачкам вплотную с внутренней стороны. Казалось, высохшее строгое лицо вот-вот готово прорваться, треснуть под напором этого явления, словно лист пергамента. Еву зачаровало это зрелище, она разглядывала лицо монаха, приподнявшись на цыпочки.

— Господень гончий пёс, — сказал он.

— Барон, гуляющий с косой, — припомнив, как отзывался о своём господине Валдо, сказала Ева.

До Эдгара, наконец, дошло, что этот обмен эпитетами — не шум ветра в его голове, что он происходит на самом деле. Великан встрепенулся, глаза его стали похожи на кроличьи, но было уже поздно. Теперь оставалось просто стоять и ждать, в какую сторону потечёт диалог, и великан, судя по цвету лица, мысленно пытался направить его ток в обратную сторону.

Но ворона в человеческом обличии уже говорила, и речь его звучала отнюдь не как река, вдруг повернувшая вспять.

— Совершенно верно. Есть люди, которые были призваны Творцом, чтобы сохранять. Сохранять знания, сохранять книги, сохранять веру. Предметы искусства в просторных казематах, всё прекрасное, что есть на земле, всё, в чьём составе имеется золото и серебро, при этом обработанное руками мастеров таким образом, что становится настоящей драгоценностью, а не просто металлами. Это мы, носители чёрных и серых одежд. Но тогда, наверное, для какого-то волшебного равновесия должны быть люди, которые пришли на землю разрушать во славу Господа.

Речь его звучала всё тише, пока, наконец, полностью не сошла на нет, не потонула в звуках ручья и в гудении, которое, казалось, источал монастырь. Ева, не выдержав, спросила:

— Что разрушать?

Монах оглянулся так, будто раздражение его вызывало само отсутствие тесных стен и крыши над головой.

— Не знаю, где вы достали этот фургон, но я не буду разглагольствовать здесь о людях, о которых всё равно уже ничего не слышно много лет. Что было в прошлом — принадлежит прошлому. Нам должно хранить знания, а не делиться ими.

— У нас миссия, — сказала Ева и оглянулась на Эдгара, теперь белого, как снежный ком. Слова, которые она собиралась произнести, куда внушительнее звучали бы из уст большого человека. Если, конечно, можно поставить рядом слова «Эдгар» и «внушительность». Но, по крайней мере, он был взрослым. — Это вот стоит костоправ и лекарь. Очень хороший знаток всего, что связано с костями. Он может отличить кости сарацинов от костей христиан! Один барон когда-то сражался возле великой южной горы с неверными и потерял там много друзей.

— Он был там ранен, — просипел Эдгар, как будто из могилы.

— Ага, — кивнула Ева. — Точно. Ранен. Нам нужно собрать кости тех, кто остался в чужой земле, и привезти на родину.

Человек-ворона выслушал Еву с выражением крайней внимательности. Он был очень высоким, почти таким, как Эдгар, и девочка мельком подумала, что, наверное, должно пройти время, прежде чем сказанное пройдёт по всем каналам и трубкам внутри тела человека и дойдёт до его понимания. Он удивился, но удивило его, казалось, не то, что в таком серьёзном походе верховодит маленькая девочка. При слове «друзей» монах дёрнул бровями.

— Понятно, — сказал он невразумительно. — Как же барон сейчас себя чувствует? Я вижу, его мания переросла все разумные пределы.

Ева не знала, что такое «мания», но слово это почти сразу вылетело из её головы. Ева так торопилась задать вертящийся на языке вопрос, что даже не подумала ответить собеседнику.

— А ты был с ним знаком?! — воскликнула она.

Пальцы в складках рукавов недовольно задвигались.

— Мы виделись, буквально пару раз. Не уверен, что кто-то был с ним по-настоящему близко знаком. Разве можно познать человека, который пытается выжечь из своего нутра всякую отличность, даже не от других людей — от всего простого, что есть на земле?

Ева закусила губу. Эти слова звучали очень странно — особенно из уст того, кого легко со спины, и даже с лица, можно спутать с любым другим обитателем монастыря.

— Наверное, это сложно.

— Совершенно верно, девочка. Но я рад, что твой господин жив. И… рад, что до нас больше не доходят о нём вести.

Монах повернулся и пошёл прочь. Эдгар мог сказать то же самое — на лице его, в опустившихся скулах и подрагивающем рте читалось колоссальное облегчение. Если бы вести о бароне дошли до человека-вороны сию же секунду в виде дикого, оголтелого вопля, у великана непременно что-то разорвалось бы в груди.

— Почему он назвал барона моим господином?

Ева, повернувшись к великану, в задумчивости теребила нижнюю губу. Эдгар не мог ответить. Он привёл Мглу и теперь запрягал её в повозку, зубами затягивая подпругу.