Белль и Себастьян - Николя Ванье

Эстер считала свои шаги до двадцати пяти, а потом повторяла снова и снова. Один, два, три, четыре… Иногда она сбивалась со счета и тогда спотыкалась, или, наоборот, спотыкалась и пропускала цифру. Было непонятно, что от чего зависит, но только считать на ходу казалось намного легче. Себастьян порой оглядывался, и она представляла себе, что под шерстяным шарфом он улыбается. Он казался ей смешным — забавный маленький человечек, постепенно превращавшийся в снеговика. Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Когда они переберутся через горы и придут в Швейцарию, первое, что она сделает, — это погреет ноги в теплой воде. А потом посидит в горячей ванне. И пусть вода будет такой горячей, чтобы она вышла из нее красная, как вареный рак или как очищенный помидор, и чтобы кончики пальцев были сморщенные, как у старой мумии… Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать пять — это было ее любимое число. Чтобы не переходить дальше, она начинала счет сначала. Один. Два. Три…

Когда подъем стал слишком крутым, Себастьян дал знак, что скоро будет остановка. Он указал Белль на высокий сугроб, который мог заслонить их от ветра. Под защитой ледяной глыбы путники попадали на колени и какое-то время просто дышали, не в силах произнести ни слова. Никому не хотелось показывать, насколько он устал. Мальчик снял снегоступы и надел «кошки». Они несли их так, чтобы при необходимости можно было их быстро надеть — в кармане или же на веревке, на шее. Они привязали ощетинившиеся стальными зубьями подошвы к своим ботинкам и сгрудились, присев на корточки, стараясь хоть как-то согреть друг друга, прежде чем снова отправиться в путь. Пытаться узнать, далеко преследователи либо близко, было бесполезно. Вокруг не видно ничего, и только ветер стегает по щекам хлопьями снега. Анжелина, наклонившись к Себастьяну, прошептала так тихо, чтобы Целлеры не услышали:

— Как думаешь, стоит идти дальше?

Мальчик ответил спокойно, с высоты своих восьми лет:

— Думаю, стоит. Все равно у нас нет дров, чтобы развести костер. Если останемся, замерзнем до смерти. А Белль знает, куда идет.

— Ты выдержишь?

Себастьян только кивнул в сторону девочки. Эстер закрыла глаза. Мать прижимала ее к груди и баюкала. Ее глаза тоже были закрыты, как если бы она надеялась почерпнуть силу у земли, отодвинуться подальше от злобного неба.

— Эстер идет, хотя она к этому не привыкла. Сейчас тебе лучше будет пойти впереди нее, там крутой подъем, и ты сможешь держать ее за руку. Думаю, она очень устала.

— Конечно. Как я сама об этом не подумала… — После недолгого колебания слова все равно сорвались с губ Анжелины: — Мне страшно.

Себастьян ничего не сказал. Он встал, и Белль мгновенно повернулась носом к вершинам, показывая, что готова идти. Веревка совсем не стесняла ее движений, но позволяла чувствовать мальчика, идущего сзади. Так было легче все внимание направлять на поиски безопасной тропы. Расщелины и ямы пахли головокружением — запах едва уловимый в этом снежном буране. Но собаке все легче удавалось почуять почти осязаемое присутствие пустоты. Странное ощущение появлялось у нее в лапах, стоило только приблизиться к зоне риска. И тогда она сворачивала в сторону, увлекая за собой остальных. Они не сводили глаз с ее хвоста-маяка, танцующего в мареве снега. Белль была для них теперь не просто пастушьей собакой, но их проводником, их единственным шансом уцелеть, и все они слепо на нее полагались.

Чтобы подняться по последнему отрезку склона, им понадобилось два часа. Анжелина вела девочку за руку. Вдвоем идти было труднее, чем в одиночку, но зато она забыла про страх и концентрировалась на каждом своем шаге. Когда же они оказались на вершине, буйство ветра многократно усилилось. Нить жизни, связывавшая их в самом сердце бури, не только не давала им потерять друг друга, она вселяла в них решимость идти дальше. Если один спотыкался, остальные его поднимали, а когда накатывала усталость, веревка становилась источником живительной силы и словно сама собой влекла их вперед. Даже тут, посреди этого ада, где дыхание смерти ощущалось особенно близко, они не расставались с надеждой.

Начало светать, но путники не сразу осознали, что прошли через ночь. Небо прояснилось, и прямо перед ними на глазах разгорался свет, такой яркий, что стало ясно — они двигаются в правильном направлении! Этот свет напомнил им, что у всего есть начало и конец. Они продвигались вперед, шаг за шагом, ценой огромных усилий, и они были живы. Замерзшие, утомленные, однако они по-прежнему стояли на ногах. И уже почти готовы были поверить, что боши затерялись в метели.

Когда ущелье Бау останется позади, они спустятся в небольшую ложбину и пройдут вдоль озера Дьявола — оно располагалось на такой высоте, что, по народным поверьям, только фея могла искупаться в нем и не превратиться в сосульку. Потом им предстояло пройти по тропинке вдоль отвесной скалы и подняться по крутому склону к ущелью Орла. За ущельем тропинка расширялась и змеей опускалась в высокогорную долину. Там, за ближайшими деревьями, — граница со Швейцарией. Никто и не подумал оградить ее колючей проволокой. Места здесь были безлюдными, посещаемыми только мулами и их хозяевами — старыми горцами, которым что граница, что линия горизонта — всё одно!

Так думала Лина, любуясь первыми лучами рассвета.

6

Взвод продвигался все медленнее. Впереди шли штурмбанфюрер Штрауб и проводник-баварец, в активе которого, по его собственным словам, было множество покоренных вершин. Сложившееся положение отнюдь не являлось блестящим: ослепленные вьюгой, оглушенные ветром, солдаты уже начали сомневаться в том, что Провидение на их стороне. Когда снежная буря обрушилась на них посреди ночи, Штрауб, вместо того чтобы дать сигнал к возвращению, приказал ускорить шаг. У них было отличное зимнее снаряжение, и все же солдаты устали. Что до Ханса и Эриха, которых причислили к экспедиции против их воли, то они едва держались на ногах.

По правде говоря, многие сомневались, что им удастся настигнуть евреев. Наверняка их скрюченные тела уже заносит снегом где-нибудь на леднике! Даже если с ними идет опытный проводник, никому не устоять в таких условиях без подготовки и тем более специального снаряжения. Перейти швейцарскую границу обычно пытались евреи-горожане или же интеллектуалы-коммунисты, реже — богатые представители буржуазии. Но штурмбанфюрер ничего не желал слышать. И пока он шел вперед, никто не осмеливался протестовать.

Виллем Штрауб не смотрел на небо и не слушал предостережений. Сомневаться — не в его характере. Это был атлет с железной волей и выдержкой, привыкший беспрекословно исполнять приказы. Со времен поражения при Сталинграде в нем кипела ярость. Он считал, что, прежде чем заняться пораженцами, отравлявшими атмосферу в вермахте, нужно уничтожить врагов первого порядка — армии союзников, террористов, коллаборационистов, евреев, поляков, красных, партизан и тех, кто наживается на войне.

Когда ему сообщили, что обер-лейтенант Браун попал под лавину вследствие опрометчивого решения в одиночку поймать беглецов, Штрауб решил подхватить эстафету. Рождественские праздники наводили на него тоску, и эта маленькая охота давала возможность встряхнуться и размять ноги… К тому же это будет лишний повод позлить чересчур образцового обер-лейтенанта, раздражавшего его своей подчеркнутой вежливостью и мягкотелым гуманизмом. Что ж, на сей раз Браун все-таки сел в калошу!

Штрауб потребовал привести к нему солдат, которые подали сигнал тревоги, и в рекордные сроки организовал экспедицию: в одиннадцать часов взвод вооруженных лыжников вышел на горную тропу. Краусс и Шульц заявили, что первые следы были ими найдены на тропе, ведущей к ущелью Бау. Ветер начал крепчать, но Штрауба это не тревожило. Евреи были всего лишь на четыре часа впереди. Трое взрослых и двое детей. По всей вероятности, семья. Во главе группы шла собака. Она наверняка принадлежит проводнику. Нужно будет спросить у Брауна, известно ли ему, кто это может быть. В конце концов, это ему было поручено наладить контакт с жителями окрестных деревень…

Сначала Штрауб предположил, что операция будет закончена к вечеру, но позднее, когда ветер и снег стали по очереди заметать следы, он обрадовался, как любой хороший охотник, обнаруживший дичь, которая стоила того, чтобы ее выследить. И вот, по прошествии пятнадцати часов после старта, они двигались по пустынной местности и в полной темноте. И все из-за этого проклятого баварца, неспособного правильно истолковать следы, труса, который шарахается от каждой расселины и ямы! Ну ничего, с этим болваном он разберется по возвращении. Собака беглецов наверняка куда лучший проводник. Только благодаря этой зверюге их будущие жертвы сохраняют преимущество во времени!