Кремень и зеркало - Джон Краули

– Дальше поплывем на лодке вверх по реке, – сказал он. – Может статься, встретим речную жену. Если повезет, она выйдет из дома и мы ее увидим.

– Кто это? И где ее дом?

– Дом у нее в реке, под водой. И в этой реке, и во всех остальных. Показывается она нечасто. Но приносит радость тому, кому все-таки покажется.

Мейбл понимала, что он просто шутит: ведь она давно уже не дитя, чтобы верить в сказки.

– Это дух плодородия, – добавил Хью. – Благодаря ей плодоносит земля и рождаются дети. Будем надеяться, что она тебя коснется.

Мейбл отпрянула в ужасе, но Хью лишь рассмеялся и обнял ее.

– Лучше уж она, чем Морриган, ее сестрица, – прошептал он ей на ухо. – Великая ворона, матерь войны и убийств.

И опять рассмеялся.

Эту большую деревянную лодку Мейбл заметила еще раньше – та стояла на причале у ступеней, ведущих к воде. Старик-лодочник и молодой парень – должно быть, его сын – при виде графа с женой замахали руками: мол, забирайтесь, садитесь. У Хью был с собой самострел; усевшись в лодку, он положил его на колени; лодочники взялись за весла, а следом за ними тронулась другая лодка, поменьше. Разморенная жарой и убаюканная мягким плеском весел, Мейбл ненадолго задремала, а когда вновь открыла глаза, то увидела, как Хью достает из колчана болт со стальным наконечником. Оттуда же он вынул уголек и написал им на одной стороне лопасти имя Мейбл, а на другой нарисовал раскрытую ладонь – знак О’Нилов и Ольстера.

– Она должна быть красной, – сказал он, – но краски нет.

– Проколи палец, – посоветовала Мейбл, – и окрась кровью.

Несколько секунд Хью молча смотрел на нее; на лице его отразилось какое-то чувство, но Мейбл так и не поняла, какое. Все еще глядя ей в глаза, он промолвил:

– Вот уж чего-чего, а крови скоро будет предостаточно. Хватит раскрасить весь мир.

Он натянул сыромятную тетиву, зацепил ее за крюк, приладил болт и поднял самострел, озираясь в поисках достойной мишени. На берегу виднелась рощица; казалось, будто стройные деревца движутся и пляшут, меняясь местами, хотя на самом деле, конечно же, двигалась лодка. В ветвях порхали две птахи – яркая и серая, самец и самка; издалека было не понять, что это за птицы. Хью поднял самострел на уровень глаз, прицелился, как из мушкета, и дернул за рычаг, спуская тетиву. Щелчок рычага и звон тетивы слились в один причудливый звук со свистом болта, устремившегося к цели; Хью и Мейбл следили за его полетом, но болт просто исчез между деревьями. Птицы спрятались.

– Объявляю награду любому, кто вернет мне этот болт, – будь то мужчина, ребенок или женщина! – крикнул Хью.

В Портгленоне, в пяти милях от Каслроу, для них уже сложили шалаш; в сухом, душном воздухе пахло костровым дымом и мясом, зажаренным до угольков. Когда Мейбл и Хью сошли на берег, люди расступились, отодвинулись от шалаша подальше, как будто догадываясь, что графа и его жену лучше оставить одних.

– Наш друг мистер Спенсер тоже знает сказки о феях, – сказала Мейбл. – Не такие злые, как ваши, ирландские.

Но Хью опять замолчал, замкнулся в себе и больше не отзывался на попытки жены развеселить его. Солнце уже садилось, когда один из людей графа, некто Галлахер, принес им ужин. История сохранила те несколько фраз, которыми Хью перекинулся с Галлахером; скорее всего, Галлахер сам об этом кому-то рассказал, но кому – неизвестно. Так или иначе, их недолгий разговор остался в хрониках тех времен вместе со всем остальным, что вскоре раскрасило мир именно так, как и предчувствовал Хью.

Где это ты пропадал? (спросил граф, если верить молве).

Смотрел, как люди делают одно дело, дело недоброе. И что же они такое делали?

Убивали Фелима Мак-Турлоха.

И как, убили?

Ага.

А сына его, Донала Ога, тоже убили? Ага, обоих убили и трупы в воду.

Должно быть, на этом месте Хью обернулся и посмотрел на Мейбл – видать, хотел выяснить, что из этого она поняла, – а потом снова повернулся к Галлахеру и спросил уже совсем другим тоном:

– А что, так и не сыскался болт, который я пустил с лодки? Мейбл вскрикнула. Мейбл вскинула руки и зажала себе рот, словно сдерживая новые крики, рвущиеся из горла. Мейбл, судя по всему, очень расстроилась.

О дальнейшем хроники молчат: из разговора между графом и его женой Галлахер не понял ни слова, потому что говорили они по-английски. Хью О’Нил встал и подошел к Мейбл, потирая большими пальцами указательные, и на какой-то миг ей почудилось, что он сейчас убьет и ее.

– Жаль, что ты здесь, – сказал он. – Не стоило тебе это слышать.

Мейбл знала лишь крохи ирландского: переняла их от нянек и слуг, когда еще малышкой носилась по дому, бегала на кухню, в сад и прачечную или на псарню посмотреть на щенков. (Всякий ребенок понемногу учит язык, когда слышит, как на нем говорят; точно так же и Хью впитывал, будто из воздуха, язык англичан, когда жил у сэра Генри Сиднея.) И этих крох ей хватило. Она поняла, что было сделано, и поняла, что это сделали по приказу Хью.

– Он был шпионом и предателем, – сказал он, незаметно подавая Галлахеру знак, чтобы тот проваливал, но Галлахер не послушался.

– Значит, они убили его? Твои О’Хейганы? Этого перепуганного человечка? И его сына? Я все поняла, и не надо мне лгать.

– Не дело тебе спрашивать о таких вещах и требовать ответа. Плохо, что ты вообще об этом услышала. Больше ты не будешь задавать никаких вопросов о моих поступках и решениях. Это для твоего же блага: я хочу, чтобы ты жила в мире и покое.

– Ты чудовище!

– Ты ничего не знаешь.

– Скольких ты уже приказал убить этим своим О’Хейганам или еще кому? Многих, да? Сколько сотен?

Так они проговорили дотемна и высказали друг другу немало. Хью был в ярости, а Мейбл с трудом сдерживала слезы гнева. Разговор был странный: даже если Галлахер или кто-то еще подслушивал, он все равно ничего бы не понял. Брат и отец были правы, воскликнула Мейбл, все ирландцы – убийцы, и теперь она сама убедилась. А знаешь ли ты, прошипел Хью, скольких гаэлов ее брат и отец послали на смерть? Скольких они повесили, колесовали, зарезали, как скотину? Да, и детей – тоже, как на острове Ратлин, где ее дражайший папочка, сэр Николас Багенал, командовал