Кремень и зеркало - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это неправда! – закричала она. – Это просто еще одна злая сказка, вроде тех, что он часто рассказывал ей, – о битвах, убийствах и зверствах, которые творились в былые времена, так давно, что теперь уже можно говорить что угодно, и никто не проверит, так ли это было на деле. Но сегодня Мейбл собственными ушами слышала, как он приказал убить человека – мало того, родного человека, кузена! И отдал этот приказ так же спокойно и равнодушно, как если бы распоряжался подать коня или накрыть на стол. Мейбл уже изучила его недостатки и быстро с ними свыклась; так, она не возражала, что он оказывает знаки внимания другим женщинам – будь то у себя дома или в чужих домах. Она принимала его как есть, и ее влекло именно то, что в нем было. Но теперь оказалось, что в нем было и то, чего она не могла вынести. Мейбл вышла из шалаша в вечернюю тишину. Пение уже смолкло; матери больше не кричали, созывая детей; не мычали волы. Великий покой сошел на землю, и лишь ветви ив бесшумно колыхались на вечернем ветру. До чего же она все это любила! Ее возлюбленный привел ее в новый мир, о котором она прежде и не догадывалась, и к этому миру она прикипела всей душой. И как, убили? А сына его тоже убили? Хотелось плакать, но слезы так и не пришли; вечер сменился ночью, а Мейбл все стояла на берегу реки и дрожала от гнева и страха, не находивших выхода.
К концу лета она вернулась в родительский дом и с тех пор уже почти никуда не выезжала. Родным она сказала, что граф унижал и позорил ее, развлекаясь с другими женщинами; брат чувствовал, что это не единственная причина, но Мейбл казалась такой больной и слабой, что донимать ее расспросами он не решился. Когда Хью О’Нил приехал и стал молить о встрече, Ниав послала за сэром Генри, а тот указал ему на дверь; холодное удовлетворение, с которым он поведал Мейбл, как выпроводил графа, ранило ее чуть ли не глубже, чем все, что натворил Хью. Ведь Хью даже не попытался настаивать – просто повернулся и уехал. Мейбл больше не находила в себе сил вставать по утрам с постели, а по ночам лежала без сна; глядя на сестру или служанку, она почти не различала их лиц; солнце жгло ей глаза. Целыми днями она молилась шепотом, перебирая четки или пересчитывая головы животных на золотой цепи. Она хотела, чтобы муж отвоевал ее, исцелил, забрал отсюда и снова увез с собой; но он этого не сделал, да и не смог бы: последняя кровавая война, в которой ему суждено было сразиться, война длиною в девять лет, уже постучалась в ворота Севера. Эта война прокатится валом по ирландским графствам, ровняя с землей дома и истребляя людей, как царь Давид из Библии, которую Генри, брат Мейбл, ежедневно читал ей вслух: Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч[95].
Вон отсюда!
Во внутренние земли Ольстера вели две дороги: узкая, восточная, проходила через лесистую, крутосклонную теснину – Северный перевал, или, как его еще называли, перевал Мойри. От Дандолка она забирала вверх и тянулась вдоль Черного берега до самой Армы, мимо Белого Дозорного Камня, у которого некогда стояли (а кое-кто скажет – стоят до сих пор) часовые древнего Улада, сторожившие королевство от врагов с юга. Вторая дорога шла с запада, через Слайго и Баллишаннон, вдоль юго-западного побережья озер на Эрне. На длинном острове Эннискиллен, близ протока, соединявшего два озера между собой, кто-то из Магуайров былых времен выстроил замок, который никому еще не удавалось захватить или принудить к сдаче (во всяком случае, так утверждали Магуайры). Война англичан против Магуайров и Севера ширилась, набирая размах с того самого дня, когда Бингем потерпел неудачи при Талске, и перед английской армией, надвигавшейся со стороны Слайго, Эннискиллен мог и не устоять.
О’Нилу, вернувшемуся в Данганнон, принесли вести: англичане отправили к Эннискиллену через западное озеро баржу, укрытую шкурами и плетеными щитами для защиты от ирландских снарядов и копий и такую огромную, что в ней поместилась добрая сотня английских колонистов, мужчин и женщин. Баржа шла медленно: то и дело приходилось останавливаться, чтобы расчистить проход среди топких островков, густо поросших зеленью. Между тем офицеры со сторожевыми отрядами ехали и шли пешком вдоль берега, переходя вброд бесчисленные ручейки, разбегавшиеся от озера во все стороны, точно ветви – от древесного ствола. Затем они прошли прямо под стенами замка – высокого, о двух башнях – и остановились там, где ирландцы вкопали в речное дно колья для защиты от лодок. В замке все было тихо; понаблюдав несколько дней, англичане послали саперов проделать брешь в барбикане.
Гаэлы не ведали страха под открытым небом, будь то в полях или лесах, на горных склонах или в болотной грязи. Но они страшно боялись застрять в ловушке, пусть даже в хорошо укрепленном замке. Если их брали в осаду, они сдавались или пытались бежать: все было лучше, чем сидеть в четырех стенах и ждать, пока тебя расстреляют или взорвут. Прорвавшись в барбикан, английские солдаты обнаружили внутри не более шести десятков защитников и быстро их перебили. Неприступная крепость Магуайров перешла в руки англичан.
Еще до конца июля Магуайр, владетель Ферманы, набрал большое войско из бойцов своего клана и вассалов и повел их тайными путями, известными только жителям Ольстера, отвоевывать замок. Красный Хью во весь опор помчался в Донегал и созвал под свои знамена сотни шотландцев из тех краснолапов Макдоннела, которых Гранья О’Малли когда-то переправила в Ольстер – и посоветовала старому О’Доннелу придержать их, пока не придет время; и теперь, по мнению сына О’Доннела, Красного Хью, время пришло. Граф Тирон поспешил отписать в Дублин, что не имеет никакого отношения к тому, что вытворяют Красный Хью и Магуайр: он, мол, знать об этом не знал и во всем этом не замешан. В нем по-прежнему боролись двое, Белый и Черный; Черный пообещал прислать своих людей на помощь его светлости, королевскому лорду-наместнику, но Белый не смог бы так поступить да и не собирался. Между тем Черный послал на помощь Магуайру стрелков и пехоту.
Держать строй на марше, как привыкла английская армия (впереди
