Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

завоевательном походе Бьёрн много не рассказывал. Но я понял, что он уже почти два года сражался за Олава. Они с сыновьями бонда переплыли на английский берег на рыбачьем кнорре, а там поднялись на драккар, стоявший на якоре в неприметной бухточке. На борту были люди, составлявшие карты, они плыли вдоль берега, а иногда отправлялись и вглубь суши, чтобы получше разузнать, где находятся силы англичан.

Из Англии корабль отплыл поздней осенью, и вскоре Бьёрн оказался в Земле фризов, где стоял Олав со своим флотом. Уже тогда его называли королем моря, а у фризов он встретил женщину норвежского рода, ее звали Гюда. Была она красивой женщиной, но требовательной. Прежде чем подарить Олаву наследника, она желала получить голову Этельреда, а с нею – и корону Англии.[2]

Ту зиму Бьёрн провел в Земле фризов вместе с войском, и там его обучали обращению с топором и щитом. Кормили и поили его вдоволь, нужды не было ни в чем. К концу весны туда приплыл Свейн Вилобородый со своим войском, и Олав с флотом присоединился к нему. То было могучее войско, на берег они сошли на юге Англии, в плодородном Уэссексе. Оттуда они начали наступление вглубь страны. Сыновья бонда пали в сражении с валлийскими наемниками. Их и многих других скосил ливень стрел, и большой удачей было, что Бьёрн не разделил их участи. Но Олав и Свейн были опытными полководцами, они напали на валлийцев со спины и зарубили их.

Если бы я тогда был старше и мудрее, я бы понял, что поход, в котором участвовал тогда мой брат, был захватом земель, которые никогда не принадлежали нашему народу. Я бы сообразил, что Олав жаждет власти и богатства, более того, предал своего старого союзника, Свейна Вилобородого. Ведь то огромное богатство, что хранилось в трюмах кораблей, дал Олаву Этельред. Они встретились в Эндовере, то случилось в конце осени, за год до того, как он отправился в Норвегию, и тогда Этельред посулил, что сделает Олава самым богатым человеком, которого когда-либо видели норвежцы, вторым по богатству после Этельреда, богаче всех в Мерсии и Уэссексе. За это Олав должен был разорвать союз с данами, он должен был дать клятву, что больше не будет нападать на королевство Этельреда или разорять его, а еще принять крещение.

Для меня то были громкие слова. Слова о властителях и богатствах, равных которым я не мог себе представить, и я с трудом верил тому, что сижу теперь на одном из кораблей Олава, всего на дюйм выше трюма, забитого серебром. Конечно, когда я сидел и слушал своего брата, голова у меня кружилась и от пива, но слова его опьяняли не меньше. Бьёрн показал мне свой топор и зарубки, сделанные им на топорище. Одна зарубка за одного убитого им человека. Четыре зарубки. Четыре человека. Олав придал силу его руке и отваги его сердцу.

Еще Бьёрн рассказал мне о жизни Олава. Действительно, еще малым ребенком его захватили в рабство. Рассказывали, что его вырвали из рук матери. Потом его продали бонду в земле эстов, и там он жил в рабстве, пока ему не исполнилось десять лет. Бьёрн указал на белобородого, который стоял рядом с Олавом на корме корабля и пил. Это Сигурд, дядя Олава, сказал Бьёрн. Именно он выкупил из рабства утерянного сына своей сестры. Сигурд служил в дружине князя Владимира в Гардарики, и Олав тоже стал там служить. Там его обучали, и он стал славным воином.

Конечно, я слышал о викингах на службе у южных князей. Мы звали их варягами, и они, точно так же, как и йомсвикинги, были овеяны мифами и легендами. Если Олав был варягом, неудивительно, что Этельред испугался и предпочел заплатить за мир с ним.

Когда Олаву исполнилось двенадцать, он получил корабль и воинов, продолжал Бьёрн. Но он остался в дружине Владимира, пока ему не исполнилось восемнадцать. Потом он уплыл и начал совершать набеги. Он захватывал корабли с добром, и воители, прослышавшие о его мужестве, присоединялись к нему.

Было очевидно, что Бьёрн от всей души восхищается Олавом. Он сидел скрестив ноги, положив топор на колени, и каждый раз, повествуя о подвигах Олава, он в восторге потрясал топором. Время от времени он прерывался, чтобы приложиться к кружке, а когда та опустела, ему было достаточно поставить ее на палубу рядом с собой, к нам тут же подбежал монах и налил еще.

Старик, каким я нынче стал, может лишь головой покачать при мысли о двух братьях, сидящих тем вечером на палубе корабля Олава. Первый, мой брат, настолько ослеплен величием Олава, что не видит кровавые следы, которые он оставляет, куда бы ни направился. Второй соблазнен словами о властителях и войнах, о мужестве и богатстве; уже готов броситься в битву с кем бы то ни было, лишь бы ему было позволено встать плечом к плечу со своим братом. Быть бы мне тогда поумнее! Упросить бы мне тогда своего брата вернуться со мной в кузню Хуттыша, и пусть бы Олав плыл себе в Норвегию без нас!

Но с нами случилось то, что и со многими другими, встретившимися Олаву на жизненном пути. Нас ослепил его блеск. Такой уж был у него дар, и всю свою жизнь он без колебаний пользовался этим.

Было бы ложью описывать тот вечер на борту с подробностями, будто я точно помню, что мы делали. Нам с Бьёрном досталось вдоволь пива, и мы напились допьяна. Не то чтобы нам того хотелось, по крайней мере, мне точно нет. Но монах постоянно подходил и подливал нам в кружки, и вскоре во мне не осталось ни стеснения, ни страха, и я то плясал на палубе вместе с другими воинами, то мы вместе стояли, потрясая боевыми топорами и воя как волки. Похоже, островитяне решили, что от нас лучше держаться подальше, и, когда мы спустились на площадь, и люди Олава начали жарить на костре свинину, там были только воины с кораблей.

Мы ели жареное мясо вместе с другими и опустошили еще по паре кружек, будто бочки Олава были бездонными. Помню, он стоял у форштевня своего корабля, взобравшись на планширь, и оттуда говорил нам о славе, которую мы завоюем, когда вернемся в Норвегию. Там нас ждут великие подвиги, и наши имена прославятся в веках. На эти слова мы отвечали диким пьяным ревом.

Последнее, что я помню о том