Воспламеняющая - Стивен Кинг

– Вырвались только шестеро. Мы бежали. Бежали по джунглям, и, похоже, я выбрал неправильное направление. Неправильное? Правильное? На той безумной войне никто не мог знать, какое направление правильное, потому что линии фронта не было. Куда делись остальные – не знаю, я остался один. Все еще пытался найти какие-то знакомые ориентиры, когда наступил на мину. Поэтому у меня такое лицо.

– Мне очень жаль, – сказала Чарли.

– Когда я очнулся, они меня взяли. – Рейнберд уже углубился в царство полного вымысла. На самом деле его под капельницей отвезли в Сайгонский госпиталь. – И отказывались меня лечить, пока я не отвечу на их вопросы.

Дальше следовало действовать осторожно. Если он справится, то определенно достигнет поставленной цели. Рейнберд это чувствовал.

Он возвысил голос, полный недоумения и горечи.

– Вопросы, все время вопросы. Они хотели знать о передвижениях войск… материально-техническом снабжении… действиях мобильной пехоты… обо всем. Они ни на минуту не оставляли меня в покое. Наседали и наседали.

– Да. – Голос Чарли звенел от эмоций, и сердце Рейнберда забилось еще радостнее.

– Я продолжал говорить им, что ничего не знаю, ничего не могу им сказать, что я – всего лишь паршивый рядовой, один из многих с ранцем на спине. Они мне не верили. Мое лицо… боль… я ползал на коленях и просил сделать мне укол морфия… они отвечали – после… после того, как я им все расскажу, мне дадут морфий. Меня отправят в хороший госпиталь после того, как я им все расскажу.

Теперь напряглась рука Чарли. Она вспомнила холодные серые глаза Хокстеттера, указывающего на стальной поднос со стружками. Я думаю, ты знаешь ответ… Если ты это зажжешь, я прямо сейчас отведу тебя к отцу. Ты увидишься с ним через две минуты. Сердцем она тянулась к этому человеку с изуродованным лицом, этому взрослому, который боялся темноты. Она подумала, что может понять, через что ему пришлось пройти. Она знала его боль. И в темноте заплакала, жалея его и, отчасти, себя… Заплакала впервые за последние пять месяцев. То были слезы боли и ярости за Джона Рейнберда, ее отца, мать, себя. Слезы – они горели и жгли.

И катились недостаточно тихо, чтобы их не уловили уши-радары Рейнберда. Ему пришлось приложить усилие, чтобы подавить еще одну улыбку. Да, зубило входило все глубже. Попадались легкие орешки и крепкие орешки, но не существовало невскрываемых орешков.

– Они просто мне не верили. Наконец меня бросили в земляную яму, где всегда царила темнота. Это была маленькая… комнатка, с торчащими из земляных стен корнями… и иногда я видел солнечный свет в девяти футах над головой. Они приходили… их командир, как я понимаю… и он спрашивал, готов ли я заговорить. Он сказал, что, сидя в яме, я побелею как рыба. Что на лице начнется заражение, начнется гангрена, она проникнет в мозг и пожрет его, я рехнусь, а потом умру. Он спрашивал, не хочу ли я вылезти из ямы и вновь увидеть солнце. Я его умолял. Я клялся именем матери, что ничего не знаю. Они смеялись, закладывали яму досками и насыпали сверху землю. Меня словно хоронили заживо. Темнота… была такой же…

Он всхлипнул, и Чарли сильнее сжала его руку, чтобы напомнить, что она рядом.

– От ямы отходил короткий тоннель, длиной футов семь. Мне приходилось на корточках ползти до конца, чтобы… ты понимаешь. Воняло ужасно, и я не мог не думать о том, что так и останусь в темноте, задохнусь от запаха собственного гов… – Он застонал. – Извини, детка. Такое нельзя рассказывать ребенку.

– Все нормально. Если вам от этого легче, все нормально.

Рейнберд задумался, потом все-таки решил продолжить.

– Я провел в яме пять месяцев, прежде чем они обменяли меня.

– А что вы ели?

– Они бросали мне тухлый рис. Иногда пауков. Живых пауков. Больших пауков… как я понимаю, древесных. Я гонялся за ними в темноте, убивал и ел.

– Господи!

– Они превратили меня в животное, – сказал он и помолчал, тяжело дыша. – Тебе здесь получше, чем мне там, но по большому счету это одно и то же. Крыса в ловушке. Как думаешь, они скоро включат свет?

Она долго не отвечала, и он испугался, что перегнул палку.

– Это не важно, – произнесла наконец Чарли. – Мы вместе.

– Это да, – согласился он и тут же торопливо добавил: – Ты им не скажешь, правда? Они уволят меня за то, что я тебе наговорил. Мне нужна эта работа. Когда ты такой урод, тебе нужна хорошая работа.

– Нет, я им ничего не скажу.

И он почувствовал, как зубило продвинулось еще немного. У них появился общий секрет.

Теперь Чарли была у него в руках.

В темноте он думал о том, что испытает, когда его пальцы сомкнутся на ее шее. В этом заключалась его цель, а вовсе не в их глупых опытах и детских играх. Сначала она… потом, возможно, и он сам. Она ему нравилась, действительно нравилась. Возможно, он даже влюбился в нее. Но придет время, когда он отправит ее в мир иной, неотрывно глядя ей в глаза. А потом, если ее глаза подадут ему сигнал, которого он ждал так долго, он скорее всего последует за ней. Да. И тогда они войдут в настоящую тьму вместе.

Снаружи, из-за запертой двери, доносились звуки суеты, то удалявшиеся, то приближавшиеся.

Рейнберд мысленно поплевал на руки и вновь взялся за дело.

9

Энди понятия не имел, что его не могли вытащить, потому что при отключении электричества замки автоматически блокировались. Неизвестно сколько времени он просидел, наполовину обезумев от паники, в полной уверенности, что подземелье в огне, что он чувствует запах дыма. На поверхности гроза закончилась, небо очистилось, предвечерний солнечный свет готовился уступить место сумеркам.

Внезапно – совершенно внезапно – перед его мысленным взором возникло лицо Чарли, так ясно, будто в этот самый момент она стояла перед ним.

(она в опасности чарли в опасности)

Это было предчувствие, первое с того дня, когда их схватили в Тэшморе. Он думал, что утратил и эту способность, наряду с умением воздействовать на людей, но, судя по всему, ошибся: никогда раньше предчувствие не было таким ярким и четким… Даже в день смерти Вики.

Означало ли это, что мысленные импульсы тоже никуда не делись? Не исчезли совсем, а только спрятались?

(чарли в опасности)

В какой опасности?

Энди не знал. Но сама мысль, страх за Чарли вызвали в его сознании лицо дочери, четкое, прорисованное в мельчайших подробностях. Широко посаженные синие глаза, заплетенные в косички светлые волосы… И он испытал чувство вины… Нет, не вины – дикого ужаса. Он едва не сходил с ума от паники с того момента, как погас свет, но раньше боялся только за себя. Не думал, что Чарли сейчас тоже в темноте.

Нет, они придут и вызволят ее, может, уже пришли и вызволили. Им нужна именно Чарли. Именно ради Чарли они так долго за нами гонялись.

Логично, но его не покидала удушающая уверенность, что ей грозит какая-то жуткая опасность.

Страх за нее вымел панику, во всяком случае, свел к приемлемому уровню. Теперь он мог не зацикливаться на себе, более объективно оценивать ситуацию. Прежде всего он понял, что сидит в луже имбирного эля. Штаны промокли, прилипали к коже, и Энди даже фыркнул от отвращения.

Движение. Движение представлялось действенным лекарством от страха.

Он поднялся на колени, нащупал пустую банку из-под имбирного эля «Кэнэда драй», отшвырнул в сторону. Банка со стуком покатилась по плиткам пола. Энди достал из холодильника другую банку. Во рту по-прежнему царила сушь. Открыл банку, уронив кольцо внутрь, и начал пить. Кольцо попыталось пролезть ему в рот, он рассеянно языком затолкал его обратно, даже не подумав, что немного раньше это происшествие вызвало бы очередной приступ паники.

Энди начал выбираться из кухни, не отрывая свободной руки от стены. На этаже, где он находился, воцарилась тишина, и хотя изредка издалека доносился чей-то крик, в нем не было ничего жуткого. Запах дыма оказался галлюцинацией. Воздух стал более спертым, потому что все вентиляторы отключились, но этим дело и ограничилось.

Вместо того чтобы направиться в гостиную, Энди повернул налево и пробрался в спальню. Осторожно нашел кровать, поставил банку на ночной столик, потом разделся. Еще десять минут потребовалось, чтобы найти и надеть чистую одежду. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Все это он проделал без особых проблем, хотя после отключения электричества ему казалось, что пересечь гостиную – все равно что пересечь минное поле.

(чарли… что не так с чарли?)

Но интуиция говорила не о том, что с ней что-то не так. Она подсказывала, что над ней нависла какая-то опасность. Если бы он мог увидеть ее, спросить, что…

Он с горечью рассмеялся. Да, конечно. Если бы свиньи могли летать, а нищие – скакать. С тем же успехом можно пожелать луну с неба. Или…

На мгновение мысли застыли, потом двинулись… но уже медленнее и без сарказма.