Книга Сивилл - Нелли Воскобойник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в следующем году Арье, мой свекор, умер от инфаркта. Эльзасская советская республика просуществовала только двенадцать дней, но он услышал о национализации его банка… Давида не было рядом. Сьюзен, свекровь, умерла через полгода. От воспаления легких, как нам сказали, а я уверена, что от отчаяния. Они с Арье никогда не расставались, это была самая любящая пара, какую я видела в жизни. И поскольку Страсбург уже был французским, а единственный наследник имел германское гражданство и воевал во вражеской армии, все, что принадлежало Айнгорнам, по решению суда было национализировано.
Она рассказывала, а дом жил своей жизнью. Лиспет спрашивала, как приготовить курицу. Курт забежал в гостиную и сообщил, что они с папой идут гулять. Давид зашел поздороваться и восхитился красотой занавески, потом предложил дамам по чашечке кофе и ушел на кухню поставить кофейник.
– Десять лет я была личной медсестрой профессора Айнгорна, – продолжала Мадлен. – Я вела истории болезней его пациентов и выполняла работу операционной сестры. Дома оставались горничная, няня и кухарка, а фрау профессорин ходила на работу, как женщина из рабочей семьи. Лиспет была под присмотром няни до трех часов, пока я не возвращалась домой. Она пошла в школу в девятнадцатом году. В Германии царили нищета и голод, но профессора медицины, заведующего отделом университетской мюнхенской больницы, это не касалось. Мы жили в замечательной квартире, предоставленной университетом. Давид читал лекции, оперировал, консультировал, был занят и счастлив. У Ариэля обнаружился талант рисовальщика. Он не захотел тратить его на живопись, но с блеском поступил на факультет архитектуры.
Муж слушал ее внимательно. Потом вышел на мгновение и принес кипящий кофейник. Снова сходил на кухню и притащил три чашки, зацепив их за ручки пальцами правой руки, и сахарницу с ложечкой в левой. Он разлил напиток по чашкам. Женщины присели к столу и принялись за кофе.
– Ложечка только одна, – улыбнулась Мадлен, – но очень красивая… Не страшно, мы помешаем по очереди.
Дальше рассказывал Давид:
– В двадцать пятом году, на втором курсе, проект нового стадиона работы Ариэля был выставлен университетом на открытый конкурс. Однако после тренировки университетской команды по академической гребле, когда, моясь в душе, они бурно обсуждали ошибку загребного, кто-то уставился на голого, как все, и мокрого, как все, Ариэля и сказал: «Ребята, посмотрите на него! Причем тут загребной, он же обрезанный жид! Это из-за них мы проиграли войну. А сегодня проиграли гонку».
«Ты с ума сошел? – не поверил своим ушам Ариэль. – Я предан Германии, как любой из вас! Мой отец сражался за рейх и чуть не погиб!»
«Молчи, жид! – бросил в ответ тот парень. – Есть решение суда – Кроссман против Грубера! Может, этот суд не прав? Кроссман написал, что вы предатели и война проиграна из-за вас, и суд подтвердил, что он прав! Ваш Грубер заплатил три тысячи рейхсмарок за то, что отрицал ваше национальное предательство. Может, и ты хочешь под суд?»
Разумеется, они подрались… Ариэля избили, сломали ему руку и выбили зуб. А кроме того, университет отозвал с конкурса его проект. Оказалось, что макет не соответствует требованиям, и вообще автор не имеет диплома. Мы уговорили мальчика продолжать учебу, но это был уже совсем другой Ариэль. Он получил диплом в двадцать девятом. С лучшими баллами и лучшим дипломным проектом года. Но на кафедре его не оставили. Хотя с восторгом приняли в Архитектурное управление Мюнхенского муниципалитета. В этом году и Лиспет окончила школу. Она не решилась поступать в университет. Боялась незнакомых. Она в меня – каждый мог заподозрить еврейку.
Они допили кофе, и женщины снова принялись подрубать тюль.
– В тридцать первом Ариэль женился. Аделинда – настоящая красавица. Она работала конторщицей в муниципалитете и влюбилась в него, и он, конечно, был как безумный. Я попытался отговаривать его, дескать, она немка. Ариэль ответил жестко, как никогда раньше: «И ты, папа, женился не на еврейке». Свадьба была веселая и богатая. Курт родился через семь месяцев, но вполне доношенный – мы поняли, что выбора не было… В тридцать третьем нацисты пришли к власти, и седьмого апреля был принят закон о государственной службе[73]. Меня уволили одиннадцатого и попросили освободить квартиру до первого мая. Ариэля уволили пятнадцатого. Аделинда не дожидалась расового закона[74]. Она собрала четыре чемодана, оставила ребенка и ушла к маме, сказав Ариэлю, что жить с евреем и плодить евреев не намерена. Он обманул ее доверие, не сказав о своем происхождении, и между ними все кончено. Мы сняли квартиру на окраине. Работала одна Мадлен, и на ее зарплату медсестры мы жили впятером. Продали все украшения Мадлен, кроме обручальных колец, безделушки, столовое серебро, некоторые книги. Правда, мы экономили на газетах, там писали такое.
Глава 6. Мадлен
Мадлен вернулась с работы поздно. Два раза в неделю она брала сдвоенные смены. Опытных медсестер не хватало, так что в больнице были всегда готовы позволить ей работать больше.
Болели ноги и спина. Не было сил подняться по лестнице, но она, постояв немного и перехватив в другую руку сумку с халатом, шапочкой и белыми туфлями, побрела наверх, тяжело опираясь на перила.
Курта уже уложили – он был нездоров. На врачей тратиться не приходилось – была бы нужда, товарищ Давида, профессор педиатрии, посмотрел бы ребенка бесплатно. Но Давид следил за внуком сам. Слушал легкие несколько раз в день – то стетоскопом, то приложив ухо, а иногда большой ладонью, поглаживая голенькую детскую спинку, улавливал хрипы и неровности дыхания. Он уверял, что состояние не ухудшается. Массаж, банки, свежий воздух и хорошее питание – таков был план лечения. Гулять с коляской выходил Ариэль. Он был высоким и голубоглазым – копия деда Лестера. А вот Лиспет из дому выходить не любила. Она была похожа на Давида: небольшого роста, с черными кудрявыми волосами и нос с горбинкой. Она целыми днями работала по дому и возилась с Куртом.
Мадлен поела супа, аппетита не было, но она сильно похудела, и, если отказывалась от еды или оставляла что-нибудь недоеденное, Давид смотрел на нее с такой тоской, что у нее сжималось сердце. Каждую ночь он просил у нее прощения за то, что они переехали в Мюнхен, за то, что
