Книга Сивилл - Нелли Воскобойник

Суккот[63] 1935 года семья Берманов проводила в своем загородном доме в Джерси, штат Нью-Джерси. На лужайке возле дома стояла прекрасная сукка[64], спроектированная местным архитектором-эмигрантом. Проект и строительство обошлись очень дешево. У Бена был нюх на талантливых людей. Сукка эта так понравилась соседям, что архитектор получил множество заказов и на другие постройки. В нью-йоркском еврейском журнале опубликовали ее фотографию. Стены были из розоватого грушевого дерева. Внутри располагались спальня – Берл с сыновьями ночевал там, если не было дождя, – столовая для семейных трапез и праздничного приема гостей и даже кухня с водой и переносной газовой плитой. Крыша была, как и требовалось по Закону, из решеток. Сверх решеток по обычаю ее устилали пальмовыми ветвями, которые богатые евреи Нью-Йорка заказывали в Калифорнии. Излишки продавали недорого, так что у многих нью-йоркских и нью-джерсийских евреев сукки радовали глаз. Если было холодно, все это отапливалось газовыми жаровнями. Архитектор предлагал паровое отопление, но Бен только посмеялся. Сукка символизирует временное пристанище, шалаш… Для того только и нужна, чтобы сидящий в ней помнил, что Господь дал ему благополучие по воле своей. А пойдет дождик – и он промокнет, как всякий другой. Не помогут ни деньги, ни уважение общины. Промок? А не заносись! Не ты на этом свете решаешь, когда быть дождю, а когда теплыни.

По обычаю, в Суккот приглашают гостей. В этом году соседний дом был куплен еврейской семьей, переехавшей из Мюнхена. Новый сосед был профессором-офтальмологом – так рассказала кухарке Берманов молочница. Они въехали только вчера, окна были еще не зашторены, комнаты без мебели, и молочница вечером видела, что они едят бутерброды, сидя на чемоданах, поставленных на попа.

Бася посоветовалась с Рейзл, и они обе отправились на кухню. Кухарка Ханна, которую всегда брали с собой, куда бы семейство ни ехало, сказала, что штрудель можно отдать целиком и есть еще хороший кусок копченого лосося. Втроем женщины собрали две корзинки на завтрак новым соседям. Кроме свежего хлеба, масла в фарфоровой масленке и жестянки с чаем Высоцкого высшего сорта в корзинки попали жестянка со свежемолотым кофе, сахарница с серебряной ложечкой, которую туго закутали в чистую тряпочку, чтобы сахар не высыпался, большой кусок кошерного голландского сыра, нарезанная тонкими ломтиками лососина, банка сардин, штрудель и с десяток крахмальных салфеток, которые Бася, не считая, достала из ящика буфета. Другую корзину наполнили яблоками, апельсинами и сушеными фигами.

Обе хозяйки не стали переодеваться – не хотели придавать визиту ни капли официальности. Только накинули на плечи шали и, перейдя улицу, постучали занятным дверным молоточком в наковаленку, прикрепленную на красивой дубовой двери, вверху которой было окошко в форме трех лепестков, застекленных толстым стеклом с фигурным фацетом. Еще на двери была медная табличка с надписью: «Профессор Айнгорн, офтальмолог».

Дверь открыла приятная дама лет пятидесяти.

– Доброе утро, миссис Айнгорн! – сказала Бася. – Мы с моей свекровью Рейзл Берман сочли возможным навестить вас по-соседски. Меня зовут Бася. Мы принесли кое-что к вашему завтраку – вы ведь еще не успели распаковать кухонную утварь?

Дама расцвела в радостной улыбке.

– Правда? – воскликнула она. – Меня предупреждали, что Америка – страна чудес. Но я не ожидала… Пожалуйста, зовите меня Мадлен. Давид! Давид, спускайся скорей, к нам пришли гости!

Втроем они прошли на кухню, где стоял единственный небольшой столик, и стали выкладывать на него то, что было в корзинках.

– Сахарницу и масленку примите как наш скромный подарок, а все остальное даже и подарком назвать нельзя, – сказала Рейзл. – И, разумеется, все кошерное.

– И ложечка, – радовалась Мадлен. – Я вам страшно благодарна. Наш багаж прибудет через два месяца. В чемоданах я привезла пять чашек и тарелок. Ложки, вилки и ножи взяла, а чайные ложечки не положила – такая бестолковая! Вчера вечером мы размешивали чай ножом.

Все три женщины рассмеялись.

В кухню заглянул невысокий мужчина в светлых брюках и домашней куртке. Он был немолод и немного прихрамывал, но понравился гостьям чрезвычайно. У него было умное бритое лицо с черными глазами, тонким носом с горбинкой и идеальными полукружиями черных бровей. В густых курчавых волосах было много седины.

– Позвольте представить вам моего мужа, – сказала Мадлен. – Давид Айнгорн к вашим услугам. А эти дамы – миссис Рейзл Берман и миссис Бася Берман – наши соседки из дома напротив. Они принесли нам все, что только можно пожелать. Когда дети проснутся, у нас будет царский завтрак. Мы приехали впятером. Там, наверху, спят наш сын Ариэль и его сын Курт, ему только три года. И дочь Лиспет.

– А мама Курта, она… – замялась Бася.

– Нет-нет, она жива, – ответил Давид. – Она не пожелала быть женой и матерью еврея, с нами отношений не поддерживает. Не смущайтесь ради бога. Мы приехали из Германии, у нас там на каждом углу такие трагедии, что наша маленькая драма даже не может называться интересной. Мы с вами наверняка будем часто встречаться. Я расскажу с удовольствием о нашей семье.

– Это будет уже сегодня, – сказала Бася. – Мой муж Бен Берман приглашает вас на обед в нашу сукку. Приходите к пяти.

Гости собрались в сукке Берманов за полчаса до заката. После того как все перезнакомились, Берл, извинившись, сказал, что отлучится на пятнадцать минут в синагогу на молитву, и сын пошел вместе с ним.

– Если не возражаете, мы с Ариэлем присоединимся к вам? – спросил Давид, и в сукке остались только дамы и Курт.

Рейзл расположилась в своем кресле-качалке, Бася – у стола, Мадлен и Лиспет – на удобном небольшом диване, а Хая и Рохл, по маминой просьбе, высказанной шепотом, отправились поискать среди своих игрушек что-нибудь пригодное для трехлетнего Курта.

Малыш ходил от гирлянды к гирлянде, от украшения к украшению и, показывая на них пальчиком, спрашивал у Мадлен и Лиспет:

– Вас ист дас?

Они ласково и терпеливо отвечали ему по-немецки.

– У вас и профессора замечательный английский, – сказала Бася. – Куда лучше моего. Где вы научились?

– Я родилась в Лондоне, – ответила, улыбаясь, Мадлен. – А Давид там учился медицине. Так что у меня английский родной, а Давид, кроме английского и немецкого, говорит свободно на французском, итальянском и арабском. Он очень одарен от природы. А я… знаете ли, я даже не родилась еврейкой. Прошла гиюр[65], и так странно… Когда мы поженились, о религии не было и речи. Но после рождения сына Давид захотел сделать ему обрезание. Собрались мудрейшие раввины