Отвергнутая - Екатерина Валерьевна Шитова

Всемила излучала свет, была наполнена им до краев. Но я видела и другую сторону её души: печальную, задумчивую. Я спрашивала, что она скрывает, о чём думает в подобные минуты. Но она не делилась со мной, а только целовала в макушку, когда я садилась рядом с ней, нарушая её одиночество.

Она была строга в воспитании, но любила меня больше, чем кто-либо. Светлая, добрая душа! Она помогала людям, лечила скот, старалась быть полезной в Общине. За это её любили, уважали и немного побаивались: знали, что она ведает тайными знаниями предков.

Не сыскать было в округе девушки краше нашей Всемилы. Рыжие волосы её были небрежно раскиданы по плечам, словно языки пламени праздничного костра. Она никогда не заплетала их в косу. Незамужним девушкам это позволяется.

Глаза Всемилы горели зелёными огнями, руки, словно ветви, тянулись к солнцу на рассвете, когда она молила Зарю подарить ей вечную молодость и красоту.

Все молодые парни в Общине были влюблены во Всемилу, но у них не было ни единого шанса завоевать её сердце, потому что у неё уже был жених – сын старейшины Мирослав.

Всемила и Мирослав были красивой парой, любили друг друга. По крайней мере, мне так казалось. Любовь, предначертанная духами, неоспорима и сильна. Так было всегда. Не могут не любить друг друга такие красивые люди, так мне казалось.

Но как наивны были мои домыслы! Жизнь не бывает спокойной всегда, как лето не бывает всегда солнечным… И вот однажды в Общине появился чужак – вихрастый рыжий парень Григорий.

Григория привела из леса сама Всемила, точнее притащила на себе. Отец потом часто говорил, что Всемила на своих плечах принесла себе погибель. А люди в Общине до сих пор считают, что это был Змей в человеческом обличье.

Григорий жил в то лето в деревеньке Агеево, что недалеко от нашей общины. Он называл себя художником и рассказывал, что в здешних местах проводит какие-то учебные работы, ищет вдохновения и рисует местную природу. Однажды он ушёл далеко от деревни и заблудился.

Много дней бродил Григорий кругами по нашим лесам без еды и не мог найти путь. Есть в лесах такие проклятые круги, из которых обычный человек выйти не сможет, как ни пытайся.

Как и выжил городской парень в лесу – непонятно. Но что-то уберегло его и от дикого зверя, и от жадности тёмных лесных духов. С некоторыми людей такое бывает – они словно отпугивают от себя беды.

Всемила нашла его, когда ходила на дальние луга через Северный лес за целебными травами. Наткнулась на него, лежащего без сознания, испугалась, но потом подошла, наклонилась к лицу, проверила дыхание.

И пожалела его, умирающего, волокла на себе огромное расстояние по лесу до Общины. Мы не пускаем чужаков, но не имеем права прогнать того, кто нуждается в помощи. Община не любит чужаков, потому что они все время приносят с собой беду…

Долго Всемила выхаживала Григория, но постепенно он оживал в маленькой избушке бабки-знахарки Жданы. Изба знахарки стояла на отшибе у леса, Всемила приходила к больному каждый день, первое время кормила из своих рук, давая ему отхлёбывать из глиняной чашки наваристый бульон.

Она полюбила его, я сразу же это почувствовала. Что-то в ней неуловимо изменилось: она стала ещё красивее, словно сама Луна наполнила её серебристой, сияющей красотой. Я бегала за сестрой, словно хвостик, и замечала, как меняется её лицо, когда она находится рядом с чужаком. Никогда она с такой нежностью не смотрела на своего жениха Мирослава.

Григорий ей много чего удивительного рассказывал: про городскую жизнь, про людей, отличных от нас, про их обычаи, одежду, про машины, управляющие жизнью.

Мы тоже были обучены грамоте и письму, но Григорий был гораздо умнее нас, он учился в университете. Само это слово звучит очень умно.

Григорий часто говорил с задумчивым видом о том, что нигде не видел такой красивой природы, как в наших местах, рассказывал, что объехал большую территорию сибирских лесов. А ещё с горящими глазами читал Всемиле складные строчки о любви, которые он называл стихами.

Всемила слушала стихи, приоткрыв рот, жадно впитывая в себя какие-то истины, открывающиеся ей одной. Свечи придавали её непослушной шевелюре золотое сияние, а глаза горели огненной страстью. Чувства росли и вскоре заполнили весь её разум.

Григорий расспрашивал Всемилу о наших духах и богах, не боялся высмеивать язычество как религию. Он говорил ей о том, что она не видит истинный мир, ограничивая себя этим лесом, рассказывал ей про далекие страны и огромные города, про ту жизнь, которую проживает он и огромное количество других людей.

Меня эти разговоры только пугали, а Всемила задавала Григорию множество вопросов. Он улыбался мягкой улыбкой, брал её за руку, рассказывал, как красками можно описать на листе бумаги состояние своей души. Страдания, боль, страсть, страх, любовь – все эти чувства можно нарисовать, смешав краски и взмахнув кистью.

Григорий, казалось, окружал Всемилу со всех сторон, опутывал её словами, словно тонким кружевом. Она сияла от счастья, а у меня в душе росло и крепло нехорошее предчувствие беды. Нельзя идти против природы, против духов, нельзя идти против своей судьбы. Это всегда заканчивается бедой.

Бабка Ждана тоже чувствовала неладное, и говорила мне шепотом, оглядываясь на Григория:

– Змей сущий. Не веришь? А я вот тебе скажу так: каждую ночь его на лавке нет, как нет. А в окно выглянешь – он в небе ночном летает. Изгонять его надо, погубит он нашу Всемилу!

Как ни допытывался у меня Мирослав о том, почему Всемила не смотрит на него при встрече, как раньше, не улыбается, не привечает, я ничего не рассказывала ему об истинных причинах перемены в поведении сестры.

Не могла же я признаться, что Всемила подарила свою любовь чужаку. Я даже подумать об этом не смела – боялась гнева духов и отца.

Всемила и Григорий стали близки в ночь, когда луна была круглая, словно полная до краев жёлтой горечи. Отца и других мужчин в Общине не было, они охотились.

Я следила за Всемилой и Григорием, видела их на берегу озера, слившихся в одно единое существо. Испугавшись гнева духов, я убежала домой, но так и не смогла уснуть до самого утра, предчувствуя близкую беду…

Когда отец вернулся, он приказал немедленно отправить Григория обратно в Агеево. Всемила загрустила, перестала есть, стала бледной и тоненькой, как