Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

полную грудь воздуха и запел. Не успел я закончить последнюю строчку, как вдруг какая-то огромная, как корова, девушка влепила мне такую здоровенную затрещину, что я мячиком вылетел из юрты. Веселый шум и хохот заглушили мой рев.

— Эй, Кайсар, куда ты убежал! — послышался голос моего брата. — Пойдем с нами на алтыбакан!

— С меня довольно.

Поддерживая руками штаны, я пошел к нашей юрте. И все же в последний момент услышал, как девушки выговаривали моему брату:

— Ну зачем ты учишь его всякому? Он же еще мал понимать такое!..

Я так и не знаю до сих пор, чему он учил меня, мой старший брат. Зато другую песню, которую он уговорил меня разучить и спеть в гостях у нашего родственника по имени Бельгара, я помню.

Бельгара был каким-то начальником и время от времени уезжал по делам службы. У него умерла жена, и он взял себе другую — молодую. По случаю отъезда мужа молодая жена собрала у себя своих бывших друзей и подруг. Это была старая казахская традиция, и ничего в этом не было зазорного.

Мне не хотелось петь на этот раз, но брат пригрозил, что никогда больше не будет брать меня с собой, и пришлось подчиниться. Улучив момент, когда стало немного тише, я запел:

Бельгара, ты гордишься чином И жену считаешь невинной…

Дальше шли довольно прозрачные намеки на всякие обстоятельства. Это тоже было допустимо между родственниками, но не в такой мере. Как только я допел, в меня полетела кочерга. На «бис» я, конечно, не стал выступать. На мое счастье, дядюшке Бельгаре не передали содержания моей песни, а то дело не обошлось бы одной кочергой. Впрочем, он очень хорошо жил со своей молодой женой, пережил ее и женился в третий раз…

Приехал в наш аул на джайляу певец-сказитель. Не говоря уж о молодежи, даже старики и старухи захотели послушать его. Каждая семья старалась заполучить его к себе в гости. Так и гостил он у нас несколько дней, переходя из юрты в юрту и рассказывая в своих песнях историю нашего народа. И в какой бы юрте ни появлялся, везде был праздник, ликование. А людей находилось там всегда столько, что яблоку было негде упасть. Кто не помещался в доме, слушал певца за стенами юрты, для чего хозяева специально приподнимали низ кошем. А мы, малыши, пролезали у взрослых между ног, залезали на спины своих родственников, заглядывали в щели.

Я не раз слышал о настоящих акынах, но не видел еще ни одного. Представляете мое волнение, когда он перешел погостить в нашу юрту! Разумеется, у нас зарезали жирного барана, поставили самовар, разлили по чашам душистый кумыс. Тот вечер был уже по-осеннему холодным, и я слушал его, завернувшись в большую отцовскую шубу. Не отрываясь смотрел я на какие-то особенные пальцы акына, удивительно быстро и красиво бегающие по домбре.

Сам он был среднего роста, смуглый и худощавый. Видимо, брил бороду, потому что я хорошо заполнил его синеватый подбородок. Аксакалы и самые почтенные старушки аула поели, попили чай и к полуночи стали расходиться. Молодые остались и слушали песни до самого рассвета. И я не уснул ни на минуту — слушал вместе со всеми.

Акын пробыл в нашем ауле целую неделю и уехал куда-то в Сарыарку. Весь аул провожал его с большим торжеством, одарил подарками. Долго потом вспоминали в ауле его песни…

У меня была отличная память, и я начал напевать песни, услышанные от акына. Взрослые все чаще стали просить меня спеть. Как-то я спел про молодую женщину, которая не любила жениха, уплатившего за нее калым, и убежала с любимым джигитом. На мой голос собралось уже порядочно людей.

— А еще какую песню ты знаешь? — спросили меня.

— «Орак-Мамай».

Всю ночь пел тогда у нас акын эту песню. Я невольно пошевелил пальцами, словно нуждаясь в домбре, и тетушка под общий смех присутствующих подала мне свою скалку. Но когда я провел пальцами по невидимым струнам точно так, как делал это настоящий акын, и запел, они замолчали и стали слушать.

Я все пел и пел, а люди слушали. Тишина стояла такая, что голос мой гремел в юрте. Через некоторое время я начал уставать, но все же закончил народную поэму. Все одобрительно зашумели, закивали головами, а наша самая уважаемая сноха сказала, обращаясь к матери:

— Вот увидишь, быть ему артистом!

— Да, быть ему большим человеком, — согласился с ней один из почтенных аксакалов. — У него алмазные глаза, а это хороший признак!

С тех пор в ауле меня прозвали жырау-бала, что значит мальчик-певец. Прошло уже немало лет, но предсказание нашего аксакала не исполнилось…

Устраивались поминки в соседнем ауле, и все наши от мала до велика уехали на них. Остались в домах лишь женщины и дети. Мы страшно обрадовались, когда в ауле неожиданно появилась моя старшая сестра по матери со своей свекровью. Сватья была степенная, уважаемая женщина, и следовало по-настоящему угостить ее. Был у нас молодой беспокойный козел, не дававший покоя маленьким козлятам и ягнятам. Мать с бабушкой решили его заколоть. Но самым старшим мужчиной в доме оказался я, а женщины, по обычаю, не имели права резать скот. И вот я понял из разговоров, что меня хотят заставить зарезать этого козла.

Моя сестра по матери оказалась на редкость сильной и решительной женщиной. Она мигом изловила за рога озорника, притащила и легко повалила на землю. Мать связала волосяным арканом ему ноги, а бабушка принялась точить о брусок большой отцовский нож. Тетя подошла ко мне и сунула нож мне в руку:

— Ты, Кайсаржан, уже большой джигит… А ну-ка, я подержу ему голову, а ты хотя бы разок полосни козленка по шейке. Он и ножкой не успеет дрыгнуть!..

Не