Схватки в тупиках (сборник) - Дмитрий Виноградов

Ещё через час сижу на диком берегу большой реки и, прихлёбывая из бутылки «Бархатное», точу нож о камень. Доводя лезвие до бритвенной остроты, я выпускаю из памяти навечно впечатанное туда лицо щуплого человечка с редкими сальными волосами и глазами бешеного хорька за железной оправой очков. Дождь опять припустил, но я знаю, что к вечеру он стихнет. У меня ещё часа два чтобы добраться туда, откуда я ушёл утром и увидеть во дворе двенадцатилетнего мальчика – себя. Он-я должен сидеть на скамейке с тринадцатилетней соседкой по имени Оленька, которая давно ему-мне нравится, но познакомиться с которой ему-мне удаётся только сегодня. Моя задача – незаметно сопровождать их в прогулке по лесополосе, которая начинается за станцией электрички. Лучше, конечно, просто не пустить их туда, но я понятия не имею, как это сделать.

О, если бы они не пошли туда сегодня! Я так долго жил с этой болью, она стала настолько привычной, что не могу представить себя без неё. Он набросился на нас, когда мы целовались – это был мой первый поцелуй и всё во мне пело. Как потом выяснилось, тварь следила за нами от станции и кралась по лесополосе, которую знала, как свою грязную ширинку. Тварь искала очередную жертву – пятьдесят третью к этому времени.

Мы оба завопили в страхе, когда нас схватили сзади за волосы – он ведь силён, как зверь, несмотря на свою ледащую фигуру. Он раскровил наши лица о ствол дерева и приказал молчать. Мы слышали истории про убийства в лесополосе и сразу поняли, во что вляпались. Не дай Бог никому пережить такой ужас. Он утащил нас подальше в чащу, на уединённую полянку, связал по рукам и ногам и заткнул рты тряпками. При этом всё время бормотал что-то и брызгал слюной. Он него разило, как от скотомогильника.

Он не был гомосексуалистом, поэтому первой занялся Оленькой. Сначала разжёг маленький костерок. Из большой сумки достал нужные ему предметы и разложил в порядке, как опытный мастер перед работой. Банка вазелина (он был импотентом), молоток, коробка больших гвоздей, разные ножи, клещи. В сумке была ещё кастрюлька, в которой он потом варил внутренности жертв и пожирал их в своём гараже, перед тем как пойти домой, к жене и детям.

Наконец он сказал писклявым голосом, в котором подёргивалось радостное нетерпение:

– Ну что, детки, приступим!

Наверное, когда он меня связывал, я инстинктивно напряг мышцы, а когда их расслабил страх, ослабла и верёвка. Я почувствовал это и стал извиваться, стараясь освободиться. Он не заметил: был очень занят, пытаясь изнасиловать Оленьку – позже выяснилось, что это ему удалось. Когда он закончил, мои руки были свободны, а девочка, думаю, к этому времени уже потеряла сознание от боли и страха. Лихорадочно освобождая ноги, я видел всё, что этот отморозок с ней делал! Подробности опущу. Что бы он сделал со мной, не знаю. Мальчикам он часто откусывал языки и члены, но случались у него и другие фантазии.

Узнать их мне не довелось – я бежал. Просто бежал по лесу и орал во всё горло. До сих пор боль и стыд от того, что я не кинулся на него и не попытался спасти Оленьку, преследуют меня. Пока оказался дома, пока мать поняла, что случилось, пока бегала к соседке звонить в милицию, пока милиция рыскала по лесполосе, он уже ушёл. Оленьку нашли. То, что от неё осталось. Лицо её матери я не забуду никогда.

Его поймали только через год, случайно. К этому времени он успел довести число своих жертв до шестидесяти. Я был несовершеннолетний и с меня взяли только письменные показания. Когда я думал, что буду в суде, я сделал «поджигу» – примитивный пистолет из стальной трубки и деревянной чурки. Я думал убить чудовище свинцовой пулькой. Конечно, мне бы это не удалось. Но его приговорили к «вышке» и расстреляли, а я остался жить.

Зачем – до сих пор я не понимал. С той лесополосы моя жизнь сделалась другой, как дерево, которое в какой-то момент стало расти вбок. Лесополосе я обязан тем, что так и не женат: ни одна баба не спит со мной больше одного раза – потому что войти в неё я могу, только искусав и исцарапав её до крови. И ещё – я убийца. Я понял это, когда завалил первого духа на броде через Пяндж, и мне стало приятно. С тех пор я бывал во многих точках, и каждый раз, когда я валил кого-нибудь, меня охватывало поганое чувство какого-то гаденького веселья и приподнятости. И ведь это я, уже работая в отделе, до смерти забил подследственного, подозреваемого в изнасиловании малолетней (он её и правда изнасиловал). Начальству, которое меня ценило, пришлось сильно повозиться, чтобы спустить дело на тормозах. Я часто думаю, каким бы я был, не будь лесополосы, где я видел то, чего никому видеть не надо, и если бы я не ненавидел себя за трусливое бегство. Вдруг я дружил бы с Оленькой и не остался бы на сверхсрочную, потому что она ждала меня, женился бы на ней и не пошёл в ментовку, а приходил бы трезвый, в нормальное время с нормальной работы, и, подходя к дому, видел бы, как приветливо светят мои окна с красивыми занавесками.

Я пальцем проверил бородку ножа, слегка порезавшись при этом, допил пиво, разбил бутылку о камень и отправился к лесополосе.

Мля, я упустил их! Этого можно было ожидать: точное время встречи не помню. Наступал вечер, но ещё не смеркалось. Вы спросите, почему я не нашёл мразь до того, как она нашла их, и не насадил её на перо? А где бы я искал? Я досконально изучил дело, когда стал работать в отделе, но мне в голову не пришло узнать, где он провёл этот день – я же не думал снова очутиться в нём. Так что быть он мог где угодно, а у меня не было времени искать.

И вот я лихорадочно шарюсь по начинающему темнеть грязному и мокрому пригородному лесу, спотыкаясь о поваленные брёвна, уклоняясь от норовящих выбить глаз сучьев, продираясь сквозь кусты, оставляющих на мне всякую труху и мерзостных бикарасов. Купленный в хозяйственном фонарь вырывает из тьмы пугающие силуэты растительности, похожие на полуразложившиеся трупы. Сердце моё лупится в тревоге, а в душе нарастает тоска, потому что я никак не могу найти их. Да и как бы я запомнил, где именно мы тогда бродили. Нам ведь было хорошо…

Проблеск среди древесной городьбы. Костёр! Я опоздал, уже началось самое страшное!

Пальцы сами выключают фонарик, тело само вспоминает, как двигаться бесшумно. И вот я уже на краю той памятной, проклятой полянки, надёжно скрытой в зарослях.

– Ну что, детки, приступим!

Этот писк тридцать лет преследовал меня по ночам.

Но на сей раз приступил не он, а я. «Пха-па-бах!» Два выстрела ПМ дробят ему колени. Он дико орёт и падает ничком. Девочка лежит неподвижно, глаза её почти выкатились из орбит. Парень продолжает отчаянно извиваться, пытаясь освободиться. Я подскакиваю и перерезаю на нём верёвки. Он пытается подняться, падает, опять поднимается.

– Беги!

Он стоит, как вкопанный. Лицо бледное, сырое, губы дрожат. Трусливый щенок!

– Беги, пацан, беги! – ору я, разворачиваю его и со всей дури толкаю в сторону станции. Он спотыкается, но удерживается на ногах и одним прыжком исчезает в кустах.

Я режу верёвки у Оленьки. Мразь всё ещё корчится от боли, не понимая, что случилось.

Глаза девочки почти встали на место. Странно, в них нет ни слезинки – один безбрежный ужас.

– Беги за ним! – кричу я и отворачиваюсь. Мне тяжело на неё смотреть. Позади раздаётся шорох кустов.

Мы одни с ним.

Кажется, он уже понял. А мне начхать. Привязываю его к дереву – у него есть моток отличной бельевой верёвки, я помнил точно. Залпом выпиваю припасённый «мерзавчик» и гляжу в опавшее лицо. Оно полно страха, монотонное подвывание непрестанно выходит из-за стиснутых челюстей. Но глаза сумасшедшего хорька за разбитыми очками мерцают так же злобно. Я лоскутами срезаю с него одежду. Одна нога почти оторвана выстрелом. Плохо, может помереть до времени. Останавливаю кровь жгутом. Подготовка закончена.

В два приёма отсекаю ему половые органы и запихиваю в разверстый воплем рот. Он должен прожевать и проглотить всё, пока ещё есть язык и зубы – они будут у него недолго. Он жуёт и глотает.

Вам не стоит знать, что я делаю дальше. В общем, примерно то, что он ТОГДА сделал с Оленькой. За час всё кончено. Он висит, приколоченный гвоздями к дереву, изо всех отверстий в его теле бежит кровь, а из задницы торчит суковатая ветка. На каком этапе процесса он умер, не знаю, но он уже мёртв. Однако я аккуратно простреливаю ему голову – во избежание.

Поворачиваюсь – в сполохах огня, тяжело дышащий, пьяный, смердящий кровью и смертью – и столбенею. В кустах стоит и смотрит… Оленька! В её огромных глазах мерцает пламя костра. Она никуда не уходила и видела всё. Всё!

– Пошла вон, сука! – ору не своим голосом.

Она вскрикивает и исчезает в темноте.

– Руки вверх! Бросай оружие!

Мля! Я должен был сообразить: в ЭТОТ раз они придут быстрее – ведь они и так целый день ищут МЕНЯ.

В ПМ ещё пять патронов, а …ули толку. Я сделал всё, что мог. Теперь всё равно.