Схватки в тупиках (сборник) - Дмитрий Виноградов

Только не думайте, что у меня этот самый дурацкий конфликт, который в америкосских фильмах: мать-тиран подавляет сына, доводя его до нехороших вещей. Я нормальный парень, у меня есть друзья (ну, скажем, приятели), я уже года три как не девственник, могу выпить пива и даже водки в компании, хотя мне это не очень нравится. Мне вообще много чего не нравится: дёргание на танцполах ночных клубов, блоги и чаты, олбанский язык, порносайты и даже компьютерные стрелялки. Не то чтобы я всего этого не пробовал, пробовал, но ни от чего не фанател. Пара затяжек гашиком убедила, что тот на меня совсем не действует, я смотрел на обдолбанных хихикающих однокурсников, как на идиотов. От экстази у меня заболела голова, а от транквилизаторов просто замутило. Иной раз мне кажется, что лучше бы я чем-нибудь таким увлёкся – был бы нормальным молодым раздолбаем. А так, похоже, я родился взрослым и усталым и мне по барабану скучные пороки ровесников. Кстати, мамаше это не мешало регулярно подозревать меня в увлечении чем-нибудь запретным, на что я уже перестал обращать внимание.

Кажется, ровесники чувствовали эту мою раннюю серьёзность и как-то сторонились. Чересчур популярным челом на тусовках я назвать себя не могу. И с девчонками у меня долгих отношений не было, хотя раскручивать их мне удавалось легко. Но в романах этих не доставало драйва с моей стороны и подружек это обижало.

Мне кажется, я с самого раннего детства так мир и видел: скучным, тусклым и грязным. Хотя, конечно, были в моём детстве и блеск новогодних ёлок, и вкус мандаринов, и волшебство парковых аттракционов. Но вдруг… Может быть, когда я впервые понял: если мама напивается вина и начинает странно себя вести – это не весело и этого надо бояться… В общем, когда-то вся радость жизни с тихим шипением вышла из меня, как из проколотого шарика. И я стал таким, какой есть.

О самоубийстве я стал задумываться лет с семи и думал сосредоточенно и серьёзно. Это доставляло мне удовольствие – мысль, что в любой момент могу соскочить. А окончательно решил, что суицид – моя судьба, после первого секса, в двухкомнатной «хрущёвке» одноклассницы, которая буквально затащила меня к себе и дала после первых же моих заигрываний. И вот эта постыдная возня, эти нелепые телодвижения считаются высшим наслаждением в мире?! Да идёт он, этот мир, лесом, а мне в другую сторону!

Наверное, если бы я родился лет двести назад, ушёл бы в монастырь. Но я крендель продвинутый, мне это не интересно. Нет, только пулю в лоб!

Правда, со способом я определился не сразу. Полазил по сайтам, пообщался с такими же уродами – их в Сети до фига, даже поп один есть, который за суицид трепаться любит. Больше всего мне подходило, пожалуй, отравление угарным газом, но кто же мне для этих целей машину с гаражом одолжит? Повешение отбросил сразу – не желаю болтаться, обосранный и обоссанный, вывалив лиловый язык на плечо. Утопление тоже мерзко, и мысль, что меня будет пожирать всякая речная гадость, не вдохновляла. Падение с высоты лучше, но есть всё-таки шанс выжить и всю оставшуюся жизнь ходить под себя на койке. А выстрел в голову стопроцентно надёжен – если из охотничьего ружья. На этом я и остановился, начав осторожные расспросы на предмет раздобыть где-нибудь обрез и пару патронов с картечью.

Разумеется, отсутствие обреза было не главным препятствием. Главным была… ну конечно, мать. Не то что она без меня умрёт: не раз кричала мне во время пьяных скандалов про двоюродную сестру в провинции и её дочку, которая хоть завтра прилетит ухаживать за ней, надеясь на наследование квартиры, а я могу убираться куда захочу, она меня проклинает и изгоняет. При всей бредовости этих высказываний, не сомневаюсь, что когда меня не станет, так всё и будет. Но жалость к матери во мне была, куда же она денется, и я знал, что она реально будет убиваться по мне. Однако время поджимало: я скоро должен был закончить универ, и тогда меня загребут в армию. А мне не хотелось дожидаться этого благословенного часа.

Вот тогда я впервые и увидел Аничку – когда шёл в крайний подъезд моего «корабля», к одному алкашу, у которого был старый «тозик», и, вроде бы, алкаш начал склоняться к моим уговорам его продать. Нет, видел я её и до этого – она часто сидела на скамейке перед своим подъездом, третьим от моего, иногда с бабушкой, иногда одна. Я был слишком занят собой и почти не смотрел – сидит девчонка и сидит, мне какое дело. И тут бы тоже прошёл… Если бы не солнце. Тусклое солнце сентября вдруг осветило её лицо, а она вся подалась к этому лучу и напряглась, как струна за миг до обрыва. Солнце набросилось на неё, вокруг лица вырос золотистый ореол, а само оно как будто засветилось изнутри розовым. На бледных губах заиграла улыбка – словно серебряная рыбка на миг выпрыгнула из ясного пруда.

Алкаш с ружьём начисто вылетел у меня из головы. Я подошёл к ней и стал сидеть рядом. Мы молчали. Я не знаю, что думала она, мне же было просто нечего сказать. И первым раздался её голос:

– Так как тебя зовут на самом деле?

Голос был мягкий, глубокий, чуть-чуть ироничный. Не весёлый, но ласковый, как этот погожий осенний день.

Я же смог выдавить из себя только всполошённое:

– Что?

И выглядел дурак дураком.

– Бабушка говорила, что тебя зовут Родька. Это от какого имени?

Она слегка повернулась и взгляд её чуть слышно, как опавший лист, прошелестел по моему лицу. Мне показалось, что я знаю её очень давно, всегда, что знаю про неё всё, так же, как она про меня.

– Родион, – послушно ответил я, стремительно переходя на более высокий уровень офонарения.

– Прикольно, – улыбка проявилась явственнее, – у тебя топор за пазухой?

Я понятия не имел, что ответить, потому выдал без церемоний то, с чего следовало начинать:

– А тебя как зовут?

– Аня.

Улыбка снова спряталась, скорее, игриво, чем пугливо – оставалась где-то рядом, я чувствовал.

Вот так всё и началось. Или закончилось. А какая разница?..

Первым моим побуждением было избавиться от парня. Да какое он право имеет вообще распоряжаться своей жизнью! У него мать, о ней он подумал?! Но готовящийся взрыв эмоций был прерван взглядом исподлобья, и гнев ушёл из меня тихо и безвредно. Передо мной сидел юноша, совсем сопляк, но взгляд его почти пугал. Потому я заговорил негромко и доброжелательно, как с равным.

– Ты что же думаешь, вырежу я у твоего трупа сердце и сразу пришью его Ане?

Родион отрицательно помотал головой, хотел что-то сказать, но я продолжил.

– Даже если я поддержу эту твою дурацкую затею, тебе предстоит сначала куча анализов, исследований.

– Ну так сделайте их, – упрямо произнёс юноша, передёрнув плечами.

– Хорошо, – лукаво согласился я, и Родион с некоторым недоумением взглянул мне в лицо. Меня вновь нехорошо царапнуло.

– Мы сделаем анализы, – продолжал я, тем не менее, ровным голосом. – И знаешь, что они покажут?.. Что твоё сердце не совместимо с её организмом. Пойми, шансов на то, что оно подойдёт, ничтожно мало.

Я был уверен, что после этих слов парень, по крайней мере, задумается, и, признаться, был потрясён, когда ответ последовал сразу же:

– Давайте всё-таки попытаемся.

Во мне опять зашевелилась подавленная ярость.

– Да не буду я этого делать! Это же преступление, это-то ты хоть понимаешь?!

В глазах парня полыхнуло что-то вроде насмешки.

– А вот я слышал… – медленно произнёс он. – Был случай.

Он замолчал, и я тревожно напрягся.

– Пацана машина сбила недалеко от вашей больницы. И его сердце пересадили другому, который у вас лежал…

Я был потрясён и сразу понял, от кого Родион услышал эту историю. Если я выгоню парня, она ведь решит, что он её предал… Ладно, всё равно сердце не подойдёт.

– Хрен с тобой, – с трудом произнёс я и стал яростно выписывать направления.

Аня рассказала про тот случай месяц назад, и это стало точкой в моём решении. Тогда я уже приходил к ней каждый день и не мог без этого. В первый раз в бедной, но чистенькой квартире мы сразу прошли в её комнату и долго сидели там, рассматривая фотографии. Она рассказала мне о погибших в автокатастрофе несколько лет назад родителях, но ни слова – о своём сердце. Про него я узнал, когда уже собирался уходить – её бабушка вышла из своей комнаты и позвала меня на кухню.

– Бабушка, пожалуйста! – Аня оборотила к ней лицо, даже слегка зарумянившееся от гнева.

Но та лишь покачала головой и повторила приглашение. Аня, хлопнув дверью, ушла к себе.

Не то что я был потрясён: ведь с самого начала заподозрил что-то такое. Наверное, и потянулся-то я к ней, потому что почуял смерть. Но одно дело – моя никому не нужная жизнь, а Анина – совсем другое.

Бабушка поила меня чаем с сушками, строго глядя перед собой. Кажется, я был ей неприятен. Но старуха смотрела на вещи правильно, стопудово понимая, что такие гости, как я – неизбежность. И я тоже всё понял – она умело донесла до меня месседж: секс исключён. Иначе Аничка может умереть.