Схватки в тупиках (сборник) - Дмитрий Виноградов

В ПМ ещё пять патронов, а …ули толку. Я сделал всё, что мог. Теперь всё равно.

– Стой, стреляю!

Бросаю нож и пистолет, рвусь в кусты. Выстрел – этот в воздух. Ещё и ещё – эти мимо. Неужели уйду? Удар – как железным прутом под левую лопатку. Тьма.

Похоже, меня отоварили по голове и я слегка отвлёкся. На полсекунды – не больше. Пахан всё стонет, прижав руки к лицу, тот, кого я ударил ногой, пытается подняться, а третий неподвижно валяется на газоне. Разворачиваюсь к четвертому и плечом ловлю железный прут. Не обращая внимания на боль, впечатываю кулак в диафрагму и сразу – коленом по морде. Готов. Пятый уже мелькает кроссовками в глубине аллеи. Остальные тоже поднимаются со стонами и исчезают во тьме. Да, инцидент исчерпан.

И тут приходит память. Господи, что это было?!

Добираюсь до скамейки, сижу, пытаясь понять.

«Белочка»? Удар по голове? Просто съехал?

В кармане – та же пачка сигарет, выкуренная и выброшенная в восемьдесят первом! И всё, что было, там и есть. Бородка и хвост на месте. На затылке – огромная мокнущая шишка. Закуриваю, тщательно стараясь не глядеть влево. Туда, где тёмные грязные окна моей берлоги.

Испуганный и злой, докуриваю сигарету до фильтра и резко поворачиваюсь.

Окна светятся тепло и приветливо, за красивыми занавесками угадывается женский силуэт.

«Беги, пацан, беги!» – мелькает паническая мысль. Но я знаю, что не побегу. Медленно поднимаюсь и на трясущихся ногах иду домой.

Господи, что я натворил?!

Родное сердце

Благодарю Дмитрия Шандлоренко, без которого этот рассказ не был бы написан

Он лишь походит на старика – совсем седая голова, шаркающая походка. На самом деле лет ему не так много. Просто он недавно ушёл на покой и резко сдал. Ему хочется, как совсем недавно, вставать утром и ехать в институт, заниматься своим кровным делом – чинить людям сердца. Вместо этого он лениво собирается и, не спеша, бредёт в сквер рядом с домом. Часами сидит на скамейке у пруда. Иногда кормит жадных уток – если не забывает дома булку. Иногда просто бросает в воду камушки, меланхолически глядя на разрастающиеся на поверхности пруда круги. Он знает, что на дне есть глубокая яма, омут, в который на его памяти затянуло уже двух мальчишек. Он точно не знает, где, но представляет, как камушки в глубине ложатся на донный ил и прекращают движение. 'В тихом омуте…', – бормочет он иногда, сам того не сознавая.

В тихом омуте… Тогда, в первый раз, мальчик робко зашёл в кабинет.

Как же болит голова! Затылок тянуло уже дня два, а сейчас, когда всё должно решиться, боль стала нестерпимой. Может быть, это от того, что я боюсь?

Да – мой проклятый инстинкт самосохранения визжит в ужасе. Но я сильнее его, и я всё решил. И не просто решил, а подготовился так, как, наверное, никто не готовился к самоубийству. Ведь я не просто самоубийца.

Только бы врач в последнюю секунду не позвонил куда следует. Тогда меня повяжут, отберут пистолет – и всё. Начинать с нуля нет сил, да и не решусь, наверное.

В голове навязчиво крутится: «Жизнь канет, как камень…» «Аквариум», кажется. Вот привязалось. Не ко времени… Надо собраться. Гляжу из кустов на окно ординаторской. Жалюзи приоткрыты, за ними – смутный силуэт. Добрый доктор Подольцев тоже беспокоится, меня высматривает… Надеюсь, он уже подготовил операционную. А то ведь сначала он мне не поверил. Но результаты обследований его добили. «Чудо», – так он сказал. А потом выяснилось, что никакого чуда, всё вполне себе естественно, а я – долбанный извращенец. И то, и другое ещё больше укрепило меня в решении. Я не верю в Бога, в Провидение или как там его. Просто случай. И случай говорит: «Родя, давай». Я и дал. Я сделаю всё, как надо, а добрейший Дмитрий Ильич пусть пошлёт «скорую» в новостройки на окраине, в опостылевший мне «корабль», с крыши которого я так часто хотел сигануть. Но, то, что я сделаю сейчас – лучше, гораздо лучше.

«Жизнь канет, как камень, в небе круги».

Ерунда – ни кругов, ни неба. Только тьма. Навсегда. В ладонь врезалась рукоять пистолета Марголина, выменянного на почти новый ноут и сто баксов сверху у однокурсника. Пять патронов в магазине. Но мне нужен только один.

Как же болит затылок!

«Жизнь канет, как камень…»

Стоя у окна ординаторской, я не сомневался, что парень где-то там и видит меня. Я, кстати, только недавно догадался, откуда Родион так хорошо осведомлён о внутренней жизни стационара. Да оттуда же, откуда узнал результаты своих анализов – просто взломал базу данных медучреждения. Парень этот мог взломать, что угодно – хакер, или как их там называют.

В тихом омуте… Тогда, в первый раз, мальчик робко зашёл в мой кабинет. Не скоро я понял, что робость эта напускная, но во время разговора не раз ловил на себе прицеливающийся взгляд блестящих глаз. Они были чёрными, а волосы светло-русые, почти золотистые… Как у Ани. Ничего удивительного.

В моих ушах до сих пор звучат слова, сказанные неуверенным юношеским голосом. Но смысл их был таким, что у меня волосы поднимались дыбом, как шерсть у чующего привидение пса.

– Вы можете пересадить ей моё сердце.

Честно говоря, я не сразу понял.

– И каким образом ты при этом думаешь остаться в живых? – наивно спросил я у долговязого худого паренька в потёртых джинсах.

– А я не и собираюсь жить.

Парень поднял глаза, и я поверил. Глаза были совсем не юношеские – усталые и спокойные. Слишком спокойные. Я видел такие у смертельно больных.

Но всё-таки я возмутился.

– Ты что мне предлагаешь?!

Парень сжался, но продолжал глядеть в упор. Во взгляде появилось что-то, помимо безнадёжности. Упрямство. Молча он полез в матерчатую сумочку на боку и достал в несколько раз сложенную бумажку.

«Я, Обломов Родион Романович, 1991 г.р. (паспортные данные), завещаю своё сердце Анохиной Анне Николаевне как трансплантант для пересадки»

Бумага была, как положено, заверена нотариусом. Господи, какой бред!

Но Аня… Аничка.

Я принял её недавно от детского кардиолога. Она была безнадёжна – порок не позволял ей дожить до двадцати. Скорее всего, умрёт раньше. Разумеется, она стояла в очереди на пересадку, и такую операцию вполне могли провести в моём институте. Дело за одним – за донором. Я слишком давно работал кардиохирургом и прекрасно понимал, что шансов дождаться, чтобы некто со здоровым сердцем, да таким, которое не отторглось бы организмом девочки, умер бы так, чтобы орган оказался в полном порядке, да чтобы его успели доставить сюда… Шансов почти не было. Хуже всего, что это понимала и Аня, и её бабушка.

Девочка была красива – тихой, замкнутой красотой, которая знает, что не дождётся расцвета. Девочка была умна и начитана. Она была вежлива и приветлива. И она умрёт.

За годы работы моё сердце не успело зачерстветь до такой степени, чтобы я мог равнодушно принять это.

И тут появляется, откуда ни возьмись, этот Родя Обломов со своей возмутительной бумагой.

В детстве я стеснялся своего имени и страшно злился на мамашу, которая меня им наградила. Потом понял, что злиться на неё мне надо не за это. А имя… что имя. Она просто терпеть не могла фамилию мужа, и любила читать Достоевского. И сейчас любит: иногда томик валяется раскрытым рядом с её тахтой, а она, бухая, дрыхнет на спине, некрасиво раззявив рот.

Вы скажете, я плохой, потому что не люблю свою маму? Да, я плохой. Я такой мудак, честно говоря… Но маму я любил. Когда-то. Что касается папы, я его не помню. Он сбежал от нас, когда мне не исполнилось и года. Ну и какая у вас может быть жизнь в нашей стране неподъёмных возможностей, если вас зовут Родя Обломов, вы единственный ребёнок у одинокой пьющей матери, живущей на пенсию по второй группе инвалидности, если вы слишком высоки, сутулы и худы, а лицо всё ещё кое-где покрывают саднящие прыщи, которые так сладостно трескаются и исходят густым жемчужным гноем, когда вы давите их перед зеркалом? Да хреновая жизнь! К счастью, пока мама ещё работала в своей конторе, до инсульта, мне был куплен на день рождения приличный комп, и он как-то легко и просто вошёл в мою жизнь так, что иногда мне кажется: он – просто продолжение меня. Или я – продолжение его. Короче, спец я неслабый, и на ФИТ в местный универ влетел, как на крылышках. Что касается заработка… Не надо думать, что хакеры только тем и занимаются, что взламывают счета в банках. Такое бывает, но… В общем, редко бывает, я этого, по крайней мере, никогда не делал. В Сети до фигища других способов заработка – сравнительно лёгких и относительно безопасных. И того, что я имел, посидев пару часов вечерком с клавой перед монитором, хватало и мне на шмотки, и мамаше на вино.

О ней мне совсем не хочется думать, особенно теперь, в этих сырых кустах, когда пистолетная рукоять врезается в ладонь. В моих воспоминаниях она всегда расплывшаяся, разящая перегаром и валерианкой, в грязном халате, из-под которого торчит мятая ночнушка. Я всё понимаю: мать-одиночка, тяжкая жизнь… Но меня не по-детски достало подтирать за ней блевотину и выслушивать долгие нудные жалобы на моё равнодушие, нежелание общаться, пророчества о скорой её, мамы, смерти, пьяные родительские проклятия и пьяную же родительскую нежность.