Вечные предметы - Тамара Яблонская

и быстро переместившись на другую сторону по ходу троллейбуса, в результате чего Владимир тоже спрыгнул со своего места и бросился к противоположному окну. Толкая пассажиров и нагибая голову, чтобы рассмотреть, что творится в небе, он увидел, как допотопный птерозавр, – а это был именно он, – повисев на одном месте, словно определяясь с местонахождением, вдруг сделал выбор, решительно и широко замахал крыльями и пошел забирать все выше, ориентируясь на сторону, противоположную солнцу, то есть строго на север.

Особый дар

Степа писал стихи, и вдохновение было для него важнее воздуха. Но, коварная штука, оно редко его посещало. Из-за этого стихи не писались или получались плохие. Степа смотрел в окно и задумчиво кусал конец карандаша. Он любил писать карандашом, но все его карандаши были обкусанными. Это было свидетельством творческих мук.

Старые друзья, мнением которых Степа обычно дорожил, литературной деятельности не одобряли. Вова Кривошеев, плечистый, коротко стриженный, по-сегодняшнему продвинутый, язвил:

– Занялся бы ты лучше чем-то настоящим.

У него самого все было настоящее: работа как работа, отдых как отдых. А вот писанина, смешивающая два этих предмета в один, возмущала и казалась ему противоестественной.

Митя был тоньше. Он ходил на выставки, много читал и любил послушать, как Степа декламирует нараспев, хотя, правда, мог вдруг посреди стихотворения и зевнуть.

Наедине с собой Степа честно признавался, что стихи теперь никому не нужны. Даже лучшим друзьям. Единственным человеком, который по-настоящему ценил поэзию, был, как ни странно, Сердобов. Встречи с ним происходили регулярно и затягивались надолго, потому что отвязаться от Сердобова было невозможно. В последний раз Степа шел по улице с единственным желанием – только бы не встретить его. Но встретил. Сердобов еще издали увидел его, решительно отделился от пивного ларька и с радостной улыбочкой пошел навстречу. Степа захотел свернуть в сторону, но опоздал. Они провели вместе весь вечер. Сначала долго стояли под большим щитом рекламы французских красок для волос «Лореаль» с изображением улыбающейся блондинки, и Степа с жаром убеждал, что сегодня не может, курсовая на носу, но Сердобов улыбался и держал его за рукав, вовсе не думая отпускать. А потом потащил к себе. Там все пошло по привычному сценарию: сначала Сердобов говорил и пил, говорил много и быстро, заставляя себя слушать, а когда устал, потребовал стихов. Степа неохотно вытащил тетрадку, которую всегда носил с собой, и стал вполголоса читать:

«На рубеже веков живу и думаю о том…»

Читал он невыразительно, как пономарь, при этом краем глаза наблюдал. Сердобов был благодарным слушателем, – не перебивал, от избытка чувств закрывал глаза и сдержанно вздыхал.

– Что у тебя общего с этим алкашом? – спрашивали Вова с Митей.

Он пожал плечами, а действительно, что? Он и сам не понимал. Сердобов когда-то был художником, но об этом уже не помнили. Теперь он сделался никем. И с ним никто не считался, ведь он был просто тенью самого себя.

Сердобов посмотрел на него острым взглядом и сказал:

– В следующий раз я тебе расскажу, почему пью. Тебе же, наверно, интересно? Сам понимаешь, человек ведь, когда рождается, не пьет. И пока растет, не пьет. А когда вырастет, то потом уж как у кого… Ручаться нельзя. Так и ты. Не будь умным. Вот стукнет твой час, и случится. Так что не зарекайся.

Степа выслушал тираду в ироническом настроении. Он был скептиком и во всем сомневался. Это в нем прекрасно уживалось с поэзией, просто было чертой характера.

Вместе с Митей он поступил на историко-филологический факультет, только Митя на историю, а он, как и следовало, на филологию, потому что любил литературу. Вова Кривошеев работал в частной фирме на компьютере и изучал на компьютерных курсах программу «Фотошоп». Если бы не эти курсы, он бы тоже поступил в университет, но ему жалко было бросать работу, потому что там была перспектива и хорошо платили. В отличие от своих бедных друзей, Вова модно одевался, покупал себе что хотел. Дома у него стоял хороший компьютер, за который он никогда не садился, – надоедало на работе. Зато друзья охотно им пользовались, но не для учебы, а для знакомства с девушками. Познакомившись, бурно переписывались, надоедая Вове, который, может быть, хотел после работы отдохнуть. Они с тайным ожиданием ходили на свидания, но каждый раз оказывалось, что это опять не то. Девушки почему-то оказывались, как в анекдоте, – либо красивыми, но глупыми, либо умными, но страшненькими, и вторая встреча происходила обычно на других оборотах. После одного из таких свиданий разочарованный Степа встретил Сердобова. Тот заманил его к себе.

Жилье у него было сильно запущенным, состояло из комнаты и кухни, в которых казалась невозможной нормальная жизнь, потому что плитой он не пользовался, ванна была загружена хламом, из крана в кухне капала вода. К тому же в квартире пахло отвратительной смесью краски, чего-то тухлого и просто застарелой грязи.

Сердобов вошел, скинул клетчатую куртку на крючок, переобулся в дырявые тапки и радушным жестом пригласил Степу в комнату. Юноша хлопнулся на стул, внутренне приготовившись слушать пьяные речи. Он знал, что иногда из них можно что-то почерпнуть.

Сердобов был склонен задумываться о самых неожиданных вещах и на многие вопросы имел свои ответы.

– Взять эволюцию, – ни с того, ни с сего сказал Сердобов, почесывая спину, – все, что ученые молотят насчет перехода обезьяны в человека, просто смешно. Детский лепет. Обезьяна всегда была молчащей обезьяной. А человек всегда был говорящим человеком. И совершенствовался.

– И досовершенствовался до нашего уровня, – не утерпел Степа. – То есть мы – верх совершенства.

Сердобов надолго замолчал. Сходил в кухню, набрал в пластиковую бутылку холодной воды из-под крана и, усевшись у стола, стал пить мелкими глотками и сосредоточенно соображать.

– Это если принять развитие по спирали. А человек развивался не по спирали.

– А как? – спросил Степа. В нем пробудился азарт.

Сердобов пил глоток за глотком.

– Холодная вода стимулирует мозги, – объяснил он. Это он повторял при каждой встрече, и Степа всякий раз думал, что надо попробовать, но неизменно забывал.

– Человек развивался хаотически, а не целенаправленно. Его формировала враждебная среда. Пинками. Поэтому такой конечный результат.

Больше вразумительных речей не было, и Степе стало скучно.

– Я пойду, – решительно произнес он.

Сердобов, погруженный в себя, очнулся и поднял голову.

– Подожди… Я обещал… Пошли, что-то тебе покажу, – встал Сердобов. Они вышли из квартиры и спустились вниз по лестнице.

– Сюда, – кивнул Сердобов на подвал.

Внутри