Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аксинья налилась цветущей пышностью, стан был теперь не так тонок, как в девичестве, округлились щеки, полнее стали руки, движения обрели плавность и манящую женственность. Будь Аксинья такой справной семь лет назад, никто из деревенских бы не удивлялся: «Что это кузнец нашел в худосочной дочке Васьки Ворона?» Теперь Аксинья часто ловила на себе взгляды мужиков – и молодых, и постарше. Прелесть ее лица с темными умными глазами, милым носиком и пухлыми губами осталась все той же, а фигура стала куда краше.
Порой Семен преграждал ей дорогу, заводил пустые беседы и ел налитую грудь масляным взглядом. Несколько лет назад Семен привез тихую, неприметную невесту из соседнего Борового, Катерина ходила беременной уже вторым, но мысли мужа своего не занимала. Аксинья не жаловалась мужу на Сёмкины неуклюжие заигрывания. Знала, что Григорий Ветер может своей затаенной жестокостью много бед наделать.
Масленичные гуляния 1606 года обнажили тайную вражду, как острый нож знахарки вскрывает гнойный нарыв. На берегу Усолки, покрытой толстым слоем зеленоватого льда, собрался весь деревенский люд. Мужики и парни от мала до велика окружили деревянный помост, где раздетые по пояс молодцы мерились силами. Уже несколько парней встретились в кулачном бою, уже еловские парни побили двух александровских, уж Семен уложил на две лопатки ничуть не расстроившегося Зайца, балагура-Игната, коренастого Фимку, покрасневшего от досады. Одобрительный гул мужских голосов вопил:
– Семка, молодец!
Нескладный, но сильный и верткий мужик запыхался, капли пота стекали по его высокому лбу, курчавили светло-русые волосы. Он оглядывал толпу, будто искал кого-то.
– Григорий, а ты что стоишь в сторонке? Давай сюда, силой померяемся! – Аксинья повернулась уже к мужу, чтобы попросить: «Давай уйдем отсюда! Ну его к лешему, дурака». Не успела.
Кузнец молча принял вызов. Сбросив с плеча тонкие пальцы жены, стянул кафтан и рубаху, вперившись темным взглядом в противника.
Кулачки всюду на Руси испокон веку были народной потехой. На Святки, Крещение, Масленицу, Пасху, Ивана Купалу молодцы встречались, чтобы померяться силушкой богатырской. В Еловой особо ценился бой двух бойцов, один на один, когда сила и хладнокровие определяли победителя. Бондарь Яков, в прошлом большой силач и любитель кулачков, сейчас приглядывал за бойцами, сопровождая бои дельными замечаниями.
Семен и Григорий сошлись в яростной схватке без всяких предисловий. Семка сразу же ударил кузнеца кулаком в солнечное сплетение со всей злостью. Многих мужиков такой удар сбил бы с ног, но Григорий устоял, покрутил только звеневшей головой и, уйдя от пары ударов, обрушил свой огромный кулак «под микитки», под ребра противника. Семен оскалился, обнажив чуть желтоватые зубы, сдержал стон и вновь, еще не придя в себя от удара, кинулся на кузнеца как на врага, как на разбойника, как на человека, надругавшегося над святым.
Катерина, жена Семена, чуть побледнела и прикрыла лицо крупными обветренными руками. Аксинья протиснулась поближе к помосту, распихала в стороны азартно орущих мужиков. Они разделились: те, кому не нравился серьезный, неразговорчивый кузнец, поддерживали Семена, те же, кто столкнулся с безотказностью и мастерством Григория, подбадривали кузнеца озорными криками:
– Гришка, задай ему перца!
– А кузнец-то наш драчливый, злой в бою, – ухмылялся Яков, наблюдая, как Семка отступает на край помоста от резких ударов Григория.
Долго мутузили друг друга соперники, Аксинье напомнили они петухов, которые сходятся порой в бою, налетают друг на друга в исступлении. По правилам кулачного боя били только кулаками: костяшками, основанием кулака или головками пальцев. До пояса можно было наносить удар куда угодно, но особо удачными считались удары «в душу»[59] или «под микитки». Правила были строгими, дрались всегда до первой крови, но с носа Григория капала кровь, а Яков все не останавливал бой.
– Яков! Да где ж такое видано? Убьют же друг друга, – теребила Аксинья рукав бондаря, а он отмахивался от нее, как от надоедливой мошки. Голос взволнованной молодухи тонул в реве толпы.
– Молчи, баба! Что б ты понимала!
Еловчане почуяли, что идет между Григорием и Семеном непростая схватка, что доказывают они что-то друг другу. В таком случае исход боя мог стать смертельным, а значит, для зрителей двойной кураж. Уже заорали мужики, предлагая ставки: кто копейку ставил на Григория, кто – на Семена, бой все продолжался. Оба уже запыхались, пот заливал глаза, разбитые в кровь костяшки саднили, но сдаваться ни один из бойцов не собирался.
– Ты чего, Семен, добиваешься? – спросил Григорий, в очередной раз увернувшись от мощного удара.
– Рожу твою поганую разбить хочу, чтоб не ухмылялся.
– Тебе руки наглые повыдергать… Лезут к тому, что принадлежит другому хозяину.
Аксинья не знала, понимают ли односельчане, о чем ведут речь мужики. Для нее и самой стало новостью, что Гриша узнал про Семкины поползновения. На секунду она зажмурила глаза, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, и не увидела, как Григорий ударил противника «в душу», и Семен не устоял, упал на помост. Кузнец уже занес руку, чтобы нанести новый удар пытавшемуся встать сопернику, как подлетел Яков:
– Оба правила нарушаете, охломоны. Нельзя лежачего-то!
Мужики заорали:
– Гришка победил! Ты чего, Яшка, цепляешься?! – довольные победители пересчитывали копейки. Игнат и Фимка лучились улыбками – не зря поставили деньги на кузнеца.
Еле поднимая руки, Григорий нацепил кафтан, поданный Аксиньей, и довольно улыбнулся. Дома жена вытирала кровь с лица, мазала расползавшиеся пиявки-синяки, выговаривала Грише:
– Зачем это представление нужно было? А если бы он тебя в грудь ударил, по голове? А если б покалечил?..
– Если бы да кабы… Все хорошо, Оксюша. Надо было его проучить, совсем обнаглел. У самого жена каждый год на сносях, а на мою засматривается.
– Так ты знаешь?
– Догадывался. Почему не говорила мне? Давно бы с ним разобрался.
– Не хотела я огласки, ссор и драк боялась…
– Посмотри-ка на меня! – Григорий пристально посмотрел в глаза Аксинье. – В следующий раз появится какой охальник, сразу говори мне. Не то плетью проучу тебя. Нечего меня позорить!
Аксинья кивнула в ответ. Прав муж.
Вечером прибежала зареванная Катерина: Семка лежал как мертвый, в себя не приходил. Аксинья вопросительно посмотрела на возившегося в углу
