Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вылитый дед, – хвастался Василий. – Громкоголосый, весь в меня. Одно имя у нас чего стоит, царственный!
– Царь ты мой! – охала Анна.
Рожала София долго и муторно, видно, оттого что запоздала с ребенком. Аксинья боялась, что племянник ее никогда не родится, угробит мать. Но Бог сжалился над Софьей – через два дня крупный младенец наконец вылез из ее утробы, огласив всю округу громким ревом.
И Софье Бог даровал свою милость. Всем, только не Аксинье.
Глава 3
Грех
1. Зависть
Весной 1606 года царь Дмитрий сыграл пышную свадьбу с полячкой Мариной Мнишек. Казалось, новая власть надолго установилась над очумевшей Русью.
Василий Шуйский, честолюбивый боярин, давно подговаривал верных людей сбросить басурманина. Дмитрия, а вернее монаха-расстригу Гришку Отрепьева, убили зверски, отплатив за все издевательства над Московией. Тело проволокли через Спасские ворота на Красную площадь, сняли одежду, несколько дней глумились над телом «царя»: и дудку в рот воткнули, и на распоротый живот пристроили маску потешную, которую готовил «царь» для карнавала.
Бабы ревели и крестились, глядя на непотребство, а людишки сыпали на распухающее тело всякие нечистоты, мазали дегтем. Когда предали земле изувеченное тело Гришки, опять пошли всякие слухи. Мол, бесы ликуют, радуются, что воссоединился с ними «царь». Еще говорили, что тело как ни закапывай все равно на поверхности оказывается, возникает то на кладбище, то у богадельни.
Василий Шуйский, чтоб слухи эти поганые пресечь, повелел тело сжечь и пеплом выстрелить из пушки в сторону Польши, откуда расстрига и пришел на землю русскую. Шуйский стал новым царем, но на том смута не закончилась. Возникали все новые самозванцы, на юг стекался недовольный, лихой народ, зрели восстания и бунты.
Пермяки истово крестились, прося Бога отвести беду от их земель. Внезапно зимой того же пакостного 1606 года стали ходить слухи, что инородцы местные, ногайцы и татары, прознав про смуту великую, решили ясак царю не платить. От невыплаты дани до открытого неповиновения и похода на русские города уже недалеко.
Воевода отправил войска, удалось по-доброму договориться с родами ногайскими – все по-прежнему остается, мягкую рухлядь исправно привозят, и тогда останутся в целости и сохранности с семьями своими и имуществом. Но страх у народа остался. Большого порядка, твердой руки дьяки и подъячие не чуяли над собой, воровали по-страшному, мзду просили немалую, народ скрипел и платил.
* * *
Григорий день и ночь пропадал в кузнице. Август катился к самому концу. Деревня готовилась к страде. Аксинья с Фимкой, не разгибая спин, дергали лён. Пряди его, длинные, крепкие, удались на славу. Солнце выкатилось к полудню, пот стекал градом.
– Ефим, закончишь? – Рыжий парень кивнул. Аксинья не могла нарадоваться на своего помощника. Даже теребление льна, исконно женская работа, не возмущала его. – А я тебя покормлю досыта.
– Иди, – подмигнул Ефим. – Мне миску побольше бери, уханькался.
Аксинья уже открыла дверь и замерла. В трех саженях[61] светловолосый мужик, стащив крышку с колодца, гремел ведром.
– Оставь, не трогай! – подобрав подол, Аксинья побежала к нему.
– Почему запрещаешь? Хочешь, чтобы умер я от жажды? – синие глаза сверкнули насмешкой.
– Плохая вода в колодце этом. Нельзя пить ее. – Два десятка лет назад дочка Гермогена утопла в колодце. С той поры считался он поганым, воду старались не брать. – Подожди, кваса тебе налью.
Незнакомец жадно пил из ковша, влага стекала по его светлой бороде, капала за шиворот, а он довольно жмурился. Теперь Аксинья его разглядела. Огромного роста. Светловолосый, с синими пронзительными глазами. Порты дорогой китайской ткани, рубаха по горловине отделана жемчугом и бирюзой, легкий шелковый опашень с резными пуговицами… Богач.
– Спасибо, чародейка. Твоя доброта сродни твоей красоте. Кто ты?
– Я жена кузнеца… – Аксинья выпрямилась. Нахальный мужик ощупывал ее глазами.
– Сразу видно, непростая баба, – открыто смеялся синеглазый.
– Прощай. – Аксинья ощутила, как щеки наливаются жаром.
– Зовут тебя как, кузнецова жена?
– Без надобности тебе имя мое. – Она хлопнула жалобно скрипнувшей дверью перед его носом.
Вечером Григорий вернулся в избу куда раньше обычного. Взбудораженный, веселый, он хвалился:
– Строганов нанял меня. Оружие, подковы у его людишек, телеги… Работы тьма!
– Какой еще Строганов? Откуда он в наших краях взялся?
– Так в нескольких верстах, под Солью Камской, их городок. Нанял меня Степан, младший сын Максимов.
– Почему же тебя наняли? Город ближе, мастеровых больше.
– Да кто же его знает! Зашел в кузню, посмотрел на работу мою. Понравилось, видно.
– Сегодня он в кузницу приходил?
– Да, с Гермогеном дела у него какие-то. Аксиньяаа!
– Да что ж ты радостный такой?
– А ты не понимаешь? Такую деньгу хорошую мне обещали, женушка! Заживем! Избу расстроим, одежи новой купим, скотины возьмем, девку тебе в помощь! – возбужденно блестя черными глазами, обещал муж.
Аксинья молчала. Дурное предчувствие сжимало сердце стылой волной. Но Григорию она ничего не сказала. Не поверит, будет только хуже.
* * *
Строгановы, ходившие в любимчиках у Бориса Годунова, были не в почете у Дмитрия – не понравилось ему, что владеют они обширными угодьями, новые земли присоединяют при потворстве воевод пермских.
Перед Шуйским, новым царем, Строгановы решили выслужиться. В небольшом шумном становище под Солью Камской готовили обоз с припасами, оружием. Как встанет лед, укатается санная дорога, так строгановские люди отправятся в Москву.
Аксинья теперь нечасто видела своего мужа. Дневал и ночевал он в строгановском лагере. Не желал терять ни минуты драгоценного времени, оплачиваемого нежадным заказчиком по высокой цене.
В один из тех дней, когда в воздухе уже пахло осенью, Степан нагрянул в Еловую. Постучал в знакомую избу. Аксинья наливала важному гостю пенистый напиток, а руки тряслись.
Понятно было, что Степан тщеславный малый. Бабское нутро сразу чуяло в нем погибель. «Не одну девку ты попортил, дружок, ишь как рыщешь глазами», – думала Аксинья.
– Тоскуешь одна, без мужа-то? – оторвавшись от кувшина, Степан смотрел на Аксинью.
– Жажду утолил? – Она оправила убрус, спрятала выбившуюся прядь. – Дел у меня много, некогда с тобой лясы точить.
– Жажду, говоришь, утолил… Нет, горит все, краса моя. Мочи нет.
Синие глаза, не моргающие, упрямые, смотрели на Аксинью. Степан Строганов, низко пригнув голову, вышел из избы. Аксинья долго смотрела ему вслед.
* * *
– Может, не надо. Ну их, копейки
