Не измени себе - Алексей Першин

Снисходительный тон задел Зыкова за живое, он вспыхнул. Произошел крутой разговор, закончившийся тем, что Гречихину пришлось извиниться. Вскоре он познакомил Зыкова с Григорием Иннокентьевичем Маркиным — своим научным руководителем. Профессору понравилась тяга прославленного скоростника к знаниям и польстило то, что свой выбор он остановил именно на нем. Через три-четыре встречи Зыков с профессором настолько сблизились, что Павел Порфирьевич решил пригласить Маркина в гости, что было принято с благодарностью.

Григорий Иннокентьевич, разумеется, и понятия не имел об истинной причине их знакомства. Профессор был уверен, что только интерес к познанию и желание завершить свое образование (правда, несколько поздновато, но все же хорошо, что оно, это стремление, пробудилось в человеке) привели Зыкова к нему. За столом у Зыковых Григорий Иннокентьевич поднял рюмку за то, чтобы и второй представитель славного рабочего класса добивался таких же успехов, как и первый.

— А кто этот первый? — казалось бы, из простого любопытства поинтересовался Павел.

— Борис Андреевич Дроздов. Удивительно даровит. Можно сказать, это редкий экземпляр выдающихся достоинств. Еще до вуза Борис Андреевич стал ученым.

— Так уж и ученым?!

Вопрос прозвучал резко, почти грубо. Павел понимал, что чувство зависти и ревности — чувство нездоровое, рано или поздно оно обернется бедой для него, но ничего не мог с собой поделать.

Профессора Маркина удивил тон обращения; в какой-то степени оскорбило его и недоверие хозяина.

— Вы, если не ошибаюсь, намереваетесь завтра прийти ко мне на факультет? Так?

— Да, да. Обязательно, Григорий Иннокентич, — как можно мягче и вежливей ответил Павел, сожалея о своей вспышке.

— Вот и отлично. Попробую убедить вас фактами. Борис Андреевич еще до поступления к нам на экстернат разгромил профессора Протасова. Уже тогда он обосновал теорию морального износа машин и оборудования в нашей стране и с прозорливостью истинного ученого доказал, что недалек тот день, когда эта теория станет законом в сфере экономики. И это его предвидение блестяще подтвердилось.

Именно профессор Маркин впоследствии стал для Зыкова неистощимым источником информации в области экономики. Знакомил он Зыкова и с тем, что выходило из-под пера Бориса Дроздова. И трудно было найти и обосновать непосвященному закономерность этой долговременной связи людей таких далеких по своим профессиональным устремлениям, житейским навыкам и характерам. Григория Иннокентьевича подкупала жажда к познанию, проснувшаяся в немолодом рабочем, его все более усиливающаяся способность «переваривать» материал, представляющий определенную трудность для студентов и аспирантов. Павел Порфирьевич в области экономики становился все более образованным и начитанным человеком. Но профессора удивляло равнодушие Зыкова к официальному закреплению своих знаний, к диплому.

Однажды Маркин, потеряв терпение, прижал своего друга к стенке: «Будь хоть раз до конца со мной откровенным». И Зыков уступил:

— Хорошо, хорошо, Григорий Иннокентьевич. Объясняю на пальцах. Скажите… Вот вы профессор, известный ученый… Вы можете назвать свой месячный заработок?

— Гм… В этом нет секрета… Я имею честь возглавлять кафедру. Ну и… как профессор… Тысяч шесть, скажем…

— А для меня, дорогой профессор, и восемь тысяч… так себе. Обвиняю себя в лентяйстве. Правда, тарифные ставки меняются, раз на раз не приходится… Но в общем-то… скоростник на государство не обижен. А получи я диплом, меня посадят на полторы, в лучшем случае на две тыщи… Вот и считайте-выбирайте.

Профессор ушам своим не верил. Он стал выяснять, уточнять; по его сведениям, Зыков малость прихвастнул, но факт оставался фактом: скоростник высокой квалификации зарабатывал примерно столько же, сколько и он, профессор.

Приходилось и Зыкову бывать в доме у Григория Иннокентьевича. Перебирая однажды в кабинете профессора новые журналы (сам хозяин, подвязавшись фартуком, готовил «волшебный салат для закуси»), Павел Порфирьевич наткнулся на папку с пометкой красным карандашом «Борис Андреев». Пока на кухне творилось «волшебство», Зыков успел прочитать статью, в которой развенчивался английский экономист Вильям Смит, критиковавший советских технических специалистов, а заодно и экономистов за медленное и неохотное применение на практике теории о моральном износе. Некто Борис Андреев доказывал, что социалистическое производство существенно отличается от капиталистического, поэтому слепое копирование капиталистических методов производства не только малоэффективно, но порой и вред может принести. Примеры из опыта московских заводов подтверждали эту основную мысль автора.

Зыков насчитал в папке четырнадцать статей. В начале каждой статьи в правом углу были указаны названия журналов. Заголовки статей, а также названия журналов (последние были взяты в скобки) были перепечатаны в четырех экземплярах и находились на последней странице вместо оглавления. Павел сложил вчетверо одну из страниц и сунул во внутренний карман: ему хотелось узнать поосновательнее об этом англичанине Вильяме Смите.

А где-то через полгода знакомства с профессором Маркиным Павел попросил его принести прочитать кандидатскую диссертацию Дроздова. Маркин сначала заупрямился — на факультете образовалась целая очередь желающих прочитать работу. И все же профессор нашел для Зыкова экземпляр, хотя и пришлось козырять «новатором» и «депутатом». Четыре вечера подряд Павел читал диссертацию. Работа была смелая, доказательная, а порой и резкая, мурашки ползли по спине от страха за Дроздова.

— Вот шпарит, землячок. И о голове своей не печется…

И вдруг в одной из подглавок он прочитал полемику Андреева с английским экономистом Смитом. Зыков ахнул:

— Да что же это он, свихнулся?! Сдирает из журналов чужое.

Нашел Павел в диссертации и другие знакомые подглавки… Заголовки или полностью совпадали с теми, что перечислялись в списке или же были слегка изменены.

При очередной встрече с профессором Маркиным Павел Порфирьевич стал осторожно расспрашивать Маркова о статьях Андреева. Но Григорий Иннокентьевич с недоумением пожал плечами.

— Экономиста с такой фамилией не знаю, — и тут же заговорил о другом.

Пытался Зыков и позже заговорить об этом Андрееве, но и последующие его расспросы вызвали недоумение профессора.

— Дался вам этот Андреев. Я же сказал: не знаю такого.

Павел попытался навести справки об Андрееве на факультете, однажды позвонил даже в журнал с просьбой дать адрес Андреева, по ему сухо ответили: «Адреса товарища Андреева не имеем», — и сразу же положили трубку. Так Зыков не узнал ничего об Андрееве. Однако в голове Павла Порфирьевича даже не мелькнуло, что Дроздов мог скрываться за каким-либо псевдонимом. На кой черт ему это сдалось? Псевдоним чем-то походил на анонимку, за ними скрывались те, кому что-то грозило. А мог ли Дроздов прибегнуть к анонимке? Как бы ни относился к Борису Зыков, но если бы его спросили об этом, Павел мог ответить только одно:

— Ни за что!

И тем не менее оставлять безнаказанной такую авантюру Павел никак не мог. Он хотел было сообщить в парторганизацию завода или факультета о плагиате Дроздова, но вдруг узнал, что тот в тяжелом состоянии доставлен в институт Склифосовского.

И вправду говорят, что беда не приходит одна. Весть о страшном несчастье с Борисом, что он доставлен в больницу и находится в тяжелом состоянии, сразила Женю. Она была на восьмом месяце беременности. Ей сделалось так плохо, что вызванный из женской консультации врач тотчас же отправил ее в больницу.

Наступили беспокойные дни и у Ивана Федосеевича. В Министерстве сельского хозяйства началась перетасовка кадров. Только в управлении, которое возглавлял Вальцов, царило пока относительное спокойствие, хотя стол Ивана Федосеевича ломился от множества самых решительных циркуляров. Так как ответов на эти циркуляры долго не поступало, телефоны грозно рокотали, предупреждая, требуя, предрекая и прочее.

Но самого Вальцова пока что никто на беседу не вызывал. Лишь однажды в коридоре Иван Федосеевич неожиданно столкнулся с заместителем министра, который курировал главк Вальцова. Он мягким жестом остановил Ивана Федосеевича и укоризненно сказал:

— Вы хотя бы для приличия как-то отреагируйте на все указания.

— Разве от моего реагирования что-то изменится и в стране прибавится зерна? Нужны кардинальные меры. Лично я в письменном виде высказал ответственным работникам ЦК мнение об улучшении снабжения страны зерном. Надо поднимать целинные и залежные земли.

Заместитель министра оглянулся. Но коридор был пуст. Только после этого Игнатий Сергеевич хмуро заключил: