Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

Москва действительно удивляла приезжих громадными размерами. Интересно, кстати, подумал Барон, как некоторые авторы ухитряются, описывая существовавшие у москвитян хорошие, положительные вещи или явления, придавать им плохой, отрицательный вид. Чешский путешественник Бернгард Леопольд Таннер, например, сообщал:

«У москвитян большая езда из одной части города в другую вследствие их больших расстояний. Этим кормится множество не знающих никакого ремесла извозчиков. Все их имущество — лошадь да деревянная повозка. Они поджидают на городской площади седоков и задешево, за несколько наших крейцеров, возят их далеко.

Окружность Москвы простирается до пяти миль. Так утверждал один немец, хорошо знавший математику. Даже с балкона нашего подворья, возвышавшегося ступеней на полтораста, нельзя было заметить ни в какую сторону пределов города».

Не знающие никакого ремесла извозчики, как назвал их Таннер, на самом деле хорошо знали свое нелегкое ремесло: возить людей на большие расстояния, которые трудно или не хочется проходить пешком. Они должны содержать в порядке повозку, поправлять колеса, чинить оси, часто ломающиеся на булыжниках или бревнах мостовых, или когда повозка вязнет в грязи, кормить, поить, обихаживать лошадь, хорошо разбираться в переплетениях улиц и улочек, дворов, лугов, стен и валов.

Некоторые иностранцы умели оценивать Москву глазами не купца, но воина, нередко почти невольно прикидывая, как следовало бы брать город приступом. Например, Павел Алеппский писал:

«Стена, которая идет с южной стороны Кремля по берегу реки и кругом города, больше городской стены Алеппо и изумительной постройки, ибо от земли и до половины высоты она сделана откосом, а с половины до верху имеет выступ, и потому на нее не действуют пушки. Ее бойницы, в которых находится множество пушек, наклонены книзу, по остроумной выдумке строителей. Таких башен мы не видели ни в стенах Антиохии, ни Константинополя, ни Алеппо, ни иных укрепленных городов, где бойницы идут ровно, служа для стрельбы над землею вдоль. А из этих башен можно стрелять во всякого, кто приблизится к нижней части стены, и это по двум причинам: что стена не похожа на городские стены в нашей стране, снизу доверху ровные, легко разрушаемые, но она, как я сказал, с откосом, а бойницы одинаково наклонены к низу стены.

Что касается их великого земляного вала, похожего на огромные холмы и имеющего рвы изнутри и снаружи, то он окаймляет всю городскую стену, и между ним и ею заключено большое пространство. Окружность его тридцать верст. Он неприступнее всех каменных и кирпичных стен, да и железных, ибо против них непременно найдется какое-нибудь средство: мина, разрушение, падение, а земляной вал ничем не возьмешь, потому что пушечные ядра в него зарываются.

Мы видели это собственными глазами, хотя приходится часто смотреть украдкой, ибо стрельцы, стоящие у каждых ворот, как только заметят, что кто-то пристально смотрит на стены или пушки, лишают его жизни».

Это правда, что русские не любили открывать секреты устройства обороны своих городов. Да и кто бы стал давать в руки возможным противникам оружие против себя? Не стоило приезжим гостям чрезмерно увлекаться попытками проникнуть в русские тайны. Иссяк Масса, итальянец родом и голландский купец, рассказал как-то такой случай:

«Во время моего пребывания в Москве я старался всеми путями достать себе верное изображение города, но это мне не удавалось, потому что у них нет художников. Вообще в Московии художников нисколько не уважают, потому что не имеют никакого представления об их искусстве.

Здесь есть иконописцы и золотописцы, но им я не решился заказать вид Москвы, потому что меня, наверное, схватили бы и стали пытать, заподозрив в том, что я замышляю какую-нибудь крамолу. В это время жил в Москве один дворянин, который был ранен в ногу и должен был постоянно сидеть дома, вследствие чего он пристрастился к живописи. Он выучился рисованию у одного из своих слуг, бывшего иконописцем, и, между прочим, нарисовал пером план Москвы.

Мой хозяин, у которого я занимался торговлею, был знаком с ним и иногда посылал меня к нему с камкою и атласом. При покупке этих вещей дворянин часто расспрашивал меня об обычаях нашей страны, о религии, о наших принципах и государственных людях. На это я обстоятельно отвечал, и доставлял моему слушателю столько удовольствия и вызывал в нем такое удивление, что он не знал, чем выразить мне свою признательность, и сказал:

— Требуйте от меня чего хотите, и я исполню ваше требование. Не упускайте из виду того, что я могу быть вам полезным при московском дворе.

Тогда я попросил его подарить мне вид Москвы. Услыхав об этом, он клялся, что ему было бы приятнее, если бы я попросил у него лучшую лошадь, которою он сейчас же отдал бы мне. Но так как он считает меня своим истинным другом, то он даст мне вид Москвы с тем, чтобы я поклялся никому из москвитян об этом не говорить и никогда не произносить его имени, потому что этот подарок, говорил он, может стоить ему жизни:

— Со мной, если только узнают, что я снял вид Москвы и отдал его иностранцу, поступят как с изменником».

Петр Петрей де Ерлезунда отметил:

«В Москве везде большие и широкие улицы, так что могут ехать четыре телеги рядом. В дождь всюду бывает такая слякоть и грязь, что никому нельзя выйти без сапог, оттого большая часть их главных улиц имеют деревянные мостовые».

Невилль добавил:

«Когда цари едут в карете или в санях по городу, то движутся медленно, стрельцы же выстраиваются рядами вдоль улиц, где они должны проехать. Перед ними идут люди, которые поливают дорогу водой летом, а зимой сыплют песок. У городских ворот они меняют свои прекрасные экипажи и дальше едут на загородных».

Тут кстати Барон вспомнил, что не раз обсуждал с друзьями, как трудно уберечь городские улицы от грязи, поскольку хозяйкам некуда сливать лишнюю воду, кроме как за порог. Хорошо жить на тех улицах, где вдоль домов течет ручей, он унесет значительную часть мусора. Иностранцы часто жаловались на непролазную грязь московских улиц, забывая, что в их собственных городах бывало ненамного лучше. Город совершенно грязен, писал Герберштейн. Правда, у русских к городской грязи добавлялся еще растаявший снег. А иногда не только снег. Барон с недоумением прочитал у Витсена, который полтора столетия спустя после Герберштейна, не стесняясь, сказал:

«В комнатах обычно имеются окошки, через которые мы ночью часто мочились; как-то через окно один из английского посольства справил свою нужду. Русские узнали об этом, а он сбежал; если бы его поймали, то зарубили бы. Это заставило нас остерегаться».

Улицы и пожары

Впервые посетившему чужую страну человеку всегда, прежде всего, хотелось сравнивать свое и чужое. Когда приезжий шел по городским улицам, он видел дома и описывал их.

Вот, например, заметки англичанина Джильса Флетчера, который был в Москве на пятьдесят лет позже Герберштейна:

«На улицах вместо мостовых у них лежат обтесанные сосновые деревья, одно подле другого. Дома их деревянные, без извести и камня, построены весьма плотно и тепло из сосновых бревен, которые кладутся одно на другое и скрепляются по углам связями. Между бревнами кладут мох, его собирают в изобилии в лесах, для предохранения от действия наружного воздуха.

Каждый дом имеет лестницу, ведущую в комнаты со двора или с улицы, как в Шотландии. Деревянные постройки для русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные или кирпичные, потому что в последних больше сырости и они холоднее, чем деревянные, особенно если они сложены из сухого соснового леса, который больше сохраняет тепло.

Провидение наградило их лесами в таком изобилии, что можно выстроить порядочный дом рублей за двадцать или тридцать, или немногим более, даже там, где мало лесу.

Неудобны же деревянные строения тем, что подвергаются опасности сгореть. Пожары там случаются очень часто и бывают очень страшны по причине сухости и смолы, заключающейся в дереве, которое, загоревшись, пылает подобно факелу, так что трудно бывает потушить огонь, пока все не сгорит».

Иной раз пожары тушили самым причудливым способом. У Витсена Барон нашел забавный анекдот:

«18-го января, у русских это называется Крещенские морозы, ночью, когда мы спали, в нашей комнате под печкой начался пожар; попасть туда стоило большого труда. Весь двор мог бы сгореть, но мы потушили пожар пивом и медом».