Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

что мы сжигали горы трупов, и вдруг – ничего. Никаких душегубок. Эсэсовцы сказали, что мы бесполезны. Блестящие нацистские умы нашли более эффективный способ истребления.

– Аушвиц, – пробормотала Эстер, вспомнив несчастного Томаша, погибшего прямо у нее на глазах.

– Да, но тогда мы ничего не знали. Мы были в ужасе. Мы думали, что настала наша очередь, но тут русские начали наступать, и немцы пришли в панику. Они хотели вскрыть массовые захоронения до сорок второго года и сжечь там все. Этим мы и занимались. Это была жуткая работа, но у тех трупов, по крайней мере, не было знакомых лиц.

– А Филипп?

– А Филипп и другие портные шили. Мы ночевали вместе, нас запирали в кирпичном складе за палаткой, и портные делали все, что могли, чтобы сделать нашу жизнь хоть немного полегче. Они воровали для нас одежду и делились едой, которую приносили им жены эсэсовцев. Филипп даже пытался научить меня шить, чтобы я смог перейти на более легкую работу, но я всегда был неуклюж. Кроме того, каждый вечер я приходил настолько обессиленным, что не мог ничему научиться. Мне пришлось и дальше работать с трупами.

И все же мне повезло – я выжил. Мы работали двумя группами – по одной на каждой печи. Осенью другую печь закрыли и расстреляли всю команду на краю той ямы. К этому времени немцы уже сильно нервничали. Мы жгли и жгли трупы, но немцам все еще была нужна их одежда. Алчные ублюдки! Мы не могли разбирать одежду достаточно быстро, и Филипп устроил меня на работу в палатку – мы искали монеты и драгоценности, зашитые в швы и подолы. Мне очень повезло – вторую печь закрыли в конце сорок четвертого года, а палатку в новом году. Нас осталось человек сорок. Мы скрывали все следы. Вечером семнадцатого января из Хелмно уходили последние эсэсовцы, и они не собирались оставлять нас в живых.

Эстер смотрела на Ноя, пытаясь осознать даты. Времени она не чувствовала – в Биркенау все дни сливались в один. И все же она вспомнила, что именно 17 января немцы начали марш смерти из лагеря. Она боролась, чтобы оставить в бараке Наоми и Исаака, а Филипп в тот же день боролся за собственную жизнь в лесу Хелмно.

– Рассказывайте, рассказывайте! – попросила она Ноя.

Ной потер лоб, словно воспоминания причиняли ему физическую боль, и стал рассказывать дальше.

– Ночевали мы на складе. Утром охранники забарабанили в дверь. Нам приказали выйти и построиться группами по пять человек. Мы точно знали, что нас ждет, и решили защищаться. Половина нашей группы спала внизу, но мы с Филиппом оказались наверху. Эсэсовцы вытаскивали несчастных, оказавшихся внизу, и расстреливали их. Мы слышали выстрелы… А потом еще выстрелы… Равнодушно и очень эффективно…

– Мы знали, что будем следующими, но добраться до нас они не могли – только через люк. Мы стащили на этот люк все, что было наверху. Они послали за нами начальника местной полиции. Мы справились с ним и завладели его автоматом. Не поверите, Эстер, мне никогда в жизни не было так страшно – и так радостно. Несколько месяцев я занимался жуткой работой, разрушавшей душу, и вот, наконец, делал что-то достойное и отважное. Немцы пришли в ярость. Они стреляли по нашему корпусу, но мы держались подальше от окон, а стены были сделаны из хорошего польского кирпича, и не боялись пуль. Я уже начал думать, что мы вырвемся, что немцам это надоест и они уйдут. Но они взялись за огнеметы.

– Огнеметы?

– Да. Они направляли струи огня прямо в окна, а ведь мы спали на соломе. Склад загорелся мгновенно – балки, полы, солома. Наш чердак заполнился дымом. Мы оказались в ловушке. Мы слышали, как ржут эсэсовцы, – простите мою грубость. Я уже был готов упасть на колени и погибнуть, но Филипп мне не позволил. Немцы стояли перед входом – они ждали, что мы или выйдем через двери, или сгорим у них на глазах. Но на складе имелось окошко с другой стороны. Высоко, конечно, но дальше было поле и лес. Нам нужно было только прыгнуть…

Эстер замерла. Она представила пылающий склад и полных решимости людей.

– И…?

– И мы прыгнули. Мы с Филиппом и еще человек шесть-семь. Мы прыгнули и побежали. Снег смягчил приземление, хотя бежать все равно было очень тяжело. Да и от пожара было светло как днем. Мы почти добрались до леса, когда нас заметили. Немцы начали стрелять, и с этого момента каждый был сам за себя. Я побежал, петляя между деревьями, продираясь сквозь кустарник. Я был весь исцарапан. И тут я нашел старую барсучью нору. Благодаря нацистам я так исхудал, что сумел втиснуться в эту нору и спрятаться. Два дня я выбирался только по ночам, чтобы пососать снег. Только потом я решил, что немцы ушли, и осмелился выбраться. По лесу я вышел к реке и пошел по берегу. Так я оказался в Груджянце.

– А остальные?

Ной печально улыбнулся.

– Я не знаю. Мне очень жаль, Эстер, но я просто не знаю. Я молюсь, чтобы им тоже удалось выбраться, но с тех пор я никого из них не видел. Я прихожу сюда каждый день, ищу новые записки, но пока нашел только вашу. – Он сжал руки Эстер. – Мне так жаль, что я не могу рассказать вам больше, но могу твердо сказать – Филипп вас очень любил. Если он жив и цел, он обязательно вас найдет. Нужно лишь молиться и верить.

– Спасибо, Ной, спасибо огромное! Вы живете в Лодзи?

– Пока да. Не поверите, но до войны я был актером, и мне предложили войти в комитет по созданию еврейского театра.

– Будет хоть что-то хорошее…

– Именно. В этом городе много искусства. Варшава в руинах, что очень печально, но теперь все стекаются в Лодзь. Мы сможем создать что-то новое на руинах разрушений. Я счастлив быть частью этого процесса. Конечно, это не семья, но мы все же творим. Мы должны искать исцеления везде, где сможем.

– Мы должны, Ной, – улыбнулась Эстер. – Уверена, с вашим участием это будет замечательно! Я обязательно приду на первый же спектакль!

– С Филиппом?

– С Филиппом, – решительно кивнула Эстер, хотя в душу ее закралось сомнение.

Как самонадеянно было верить, что она может точно чувствовать, что муж ее еще жив, когда многие другие просто не верили, что их близкие мертвы? Ной последним видел Филиппа, последним, кроме эсэсовцев, которые могли его застрелить, или добрых людей, которые могли его спрятать. Она должна верить!

Простившись с Ноем и записав его адрес, она, как всегда, пошла к собору Святого Станислава. Если Филипп жив, он обязательно придет туда в полдень, когда звонят колокола, – когда он был юн и стеснителен и даром тратил время, сидя на противоположной стороне лестницы, он делал так каждый день.

– О Филипп, я так по тебе скучаю, – сказала она камням, усаживаясь именно там, где всегда сидела в свой короткий обеденный перерыв. Она знала, что снова нужно работать. Люди болели. Они нуждались в ней, и она была готова заботиться о них, но не сейчас. Не сейчас, когда она еще не нашла Филиппа. Ведь он точно придет, да?

Она смотрела на то место, где он сидел когда-то, пытаясь разглядеть его в весенней дымке, но прошло уже два года с того момента,