Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

у Лии родился мальчик – он точно знал, что теперь в этом мире ему ничего не грозит. Лия вернулась на ферму Адама и послала за Аной. Но к тому времени, когда они с Эстер добрались до фермы на телеге Якуба, ребенок уже родился. Лия лежала с ним в постели, а Адам гордо за ними ухаживал.

– Только посмотрите! – восторженно восклицал он. – Посмотрите-ка, что она сделала!

Это было так мило, что Эстер разрыдалась. Лия обняла ее и твердила, что она будет прекрасной тетушкой. Эстер не хотела портить чудесный момент воспоминаниями о своей потерянной дочери, поэтому она просто кивнула. Сейчас ей было стыдно. Потеря Пиппы – это не постыдная тайна, а трагедия. Это не ее вина, это то, что было навязано ей самым жесточайшим образом. И все же… Как это может понять тот, кто не пережил ничего подобного? И к чему портить счастье Лии собственными печалями?

Эстер до сих пор помнила страшный вечер, когда они с Рут стояли, глядя, как к воротам гетто приближается повозка, в которой под грудами нацистских шинелей пряталась Лия. Она до сих пор видела, как эсэсовец наводит автомат, слышала крик матери, которая попыталась отвлечь внимание на себя. Удары эсэсовца тем вечером так повлияли на Рут, что она не сумела выжить, но она принесла эту жертву, чтобы освободить Лию, защитить ее, – и ей это удалось. Наивному непониманию жестокостей войны следовало радоваться, а не обижаться. Но порой казалось, что этот груз хрупкие плечи Эстер больше не выдержат.

Часы пробили половину первого. Обеденный перерыв закончился, нужно возвращаться на работу. Каменные ступени были такими же холодными, как в тот день, когда Филипп упал перед ней на колени и сделал предложение. В этом сентябре самолеты над головой не летали, но и мужа рядом не было. Она высыпала последние крошки на ступеньки и смотрела, как с благодарным воркованием к ее ногам слетаются голуби. Сколько еще раз она будет это делать? Сколько дней будет сидеть здесь, вспоминая прошлую жизнь? Может быть, пора отказаться от глупого оптимизма? Но если она это сделает, ради чего тогда жить? Что, если…

– Эстер? – Она удивленно заморгала, всматриваясь в голубей, словно те могли говорить. – Эстер, это действительно ты?

Она увидела чьи-то ноги, голуби недовольно закурлыкали и разлетелись. Но она все еще не осмеливалась поднять глаза. Слишком часто ее надежды разбивались. Еще одного разочарования она не выдержит. Но тут чья-то рука осторожно взяла ее за подбородок и подняла. И вот она уже смотрит в самые дорогие, самые нежные, самые любящие глаза в мире!

– Филипп, – выдохнула она и повторила громче: – Филипп!

Она вцепилась в него, вцепилась в его одежду, чтобы притянуть к себе, чтобы удостовериться, что он настоящий, что он действительно стоит перед ней.

– Эстер, – повторил Филипп, наклонился, их губы встретились, и окружающий мир раскрасился в самые яркие и радостные цвета.

– Это ты! – твердила она прямо в его губы. – Ты жив! Ты здесь!

Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с его слезами. Он обнимал ее, гладил по спине, целовал ее лицо снова и снова. И вся боль неожиданно ушла. Мрак Биркенау остался в прошлом, а свет любви засиял так ярко, что она рухнула бы под этими лучами, если бы ее не поддержал Филипп.

– Где ты был? – глядя в дорогое лицо, спросила она, когда они наконец сумели оторваться друг от друга.

– Много где. Я бежал из Хелмно. Эстер, ты не представляешь, как ужасно это было…

– Я знаю, – ответила Эстер, проводя пальцами по его заострившемуся подбородку. – Ной рассказал мне.

– Ной? Ему тоже удалось? Он здесь?

– Здесь, в Лодзи. Он рассказал мне, как немцы штурмовали склад, где вы были. Но он не знал, удалось ли тебе спастись от нацистских пуль.

– С трудом. Меня ранили в ногу, но я продолжал бежать. Мне удалось добежать до реки, и я спрятался в кустах возле воды, а потом прошел вниз по течению в лес.

– А потом?

Филипп вздохнул, сел на ступеньки и притянул Эстер к себе.

– Я был слаб, Эстер, у меня совершенно не осталось сил. Я умер бы, но меня нашли партизаны. Меня перевязали и накормили. Я был у них, пока не окреп, а потом пришел представитель польской армии и предложил нам сражаться с Германией. Мы согласились. Мы дошли до самого Берлина, были на его улицах. Это было великолепно, Эстер, но в последней битве за Рейхстаг меня ранили.

– Снова?

– Так уж вышло, прости…

Он хитро улыбнулся, и она со смехом сжала его лицо ладонями.

– Не извиняйся, дорогой мой, дорогой мой человек. Муж мой! Мой Филипп!

Он притянул ее к себе и принялся целовать, пока от его поцелуев и прикосновения у нее окончательно не закружилась голова. Ей уже было все равно, что привело его сюда, но наконец он отстранился.

– Какое-то время я лежал в госпитале Красного Креста, без сознания. Даже когда я пришел в себя, пришлось повоевать, чтобы меня отпустили искать тебя.

Он нервно откинул волосы назад, и Эстер ахнула. Половины уха у Филиппа не было. Толстый шрам шел от уха к макушке.

– Все не так плохо, как кажется.

– Слава богу, потому что кажется это просто ужасным!

– Знаю. Ты все еще любишь меня, Эстер?

Она стукнула его кулаком по груди.

– Любовь к тебе – это единственное, что поддерживало меня все эти жуткие годы. И… – она стукнула себя в грудь, – один шрам меня не напугает.

Она потянулась и провела по шраму кончиками пальцев, дивясь произошедшему чуду. Будь шрам на миллиметр глубже, и она его потеряла бы – она это точно знала. В этой страшной войне жизнь и смерть разделяли крохотные границы, но, к счастью, они оказались по нужную сторону. Оба сумели выжить, и теперь будущее снова принадлежало им.

– А ты? – с невыразимой нежностью спросил Филипп. – Что случилось с тобой?

– Я была в Аушвиц-Биркенау.

Глаза Филиппа наполнились слезами.

– Все это время? И ты выжила?

Эстер улыбнулась.

– Я выжила. И Ана тоже, и… – Она запнулась. – Филипп, мне нужно тебе что-то сказать…

Он посмотрел прямо ей в глаза, и ей пришлось снова моргнуть, чтобы поверить, что это не сон.

– Что, дорогая?

Она сглотнула.

– У нас есть дочь.

– Дочь? О, Эстер, это правда? – Он оглянулся. – Где она?

И тут Эстер дала волю слезам. Она прижалась к Филиппу и целиком отдалась своей глубинной скорби.

– Я не знаю, Филипп. Мне так жаль, но я не знаю. Ее забрали, когда ей было всего четыре дня.

Глаза Филиппа наполнились слезами, и он попытался снова прижать Эстер к себе, но на этот раз она высвободилась.

– Мы можем ее найти, Филипп. Ана уже ищет, но у меня просто не было сил, чтобы помогать, – до сегодняшнего дня.

На сей раз она не стала противиться, когда Филипп притянул ее к себе.

– Мы вместе, Эстер. Мы нашли друг друга, и теперь мы найдем нашу дочь.

Эпилог. Апрель 1946 года

Повсюду детские кроватки. Они расставлены в гулком зале с деревянным полом, и из каждой во все глаза смотрят маленькие дети. В их глазах нет надежды – они слишком малы для