Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

этого, но есть какая-то тоска, которая проникает прямо в меня и затрагивает не только струны сердца, но и уходит гораздо глубже, прямо в мою матку. Ребенка я носила очень давно, но это чувство, наверное, никогда не исчезнет. Каждый рожденный мной ребенок оставил во мне свою малую часть, кусочек пуповины, – и теперь достаточно мне увидеть широко распахнутые глаза младенца, и сердце мое тает. И, наверное, каждый ребенок, которому я помогла появиться на этот свет за двадцать семь лет работы акушеркой, тоже оставил в моей душе свой след.

Я вхожу в эту комнату. Кроватки грубые и старые, но чистые и сделанные с любовью. В одной плачет младенец. Я слышу женский голос, мягкий, успокаивающий. Женщина поет младенцу колыбельную. Плач постепенно стихает, и остается одна лишь музыка.

В этой большой комнате нет ничего блестящего и современного, но она наполнена любовью. Я улыбаюсь, понимая, что это то самое место, которое мы искали.

– Ты готова?

Я поворачиваюсь к Эстер, которая нерешительно замерла в дверях. Она сжала руки так сильно, что пальцы ее побелели, как беленые наличники дверей. Глаза ее расширились, став такими же, как и у сирот, лежащих в кроватках.

– Не знаю… – отвечает Эстер.

Я беру ее за руку.

– Это был глупый вопрос. К этому никогда нельзя быть готовым. Но ты здесь – и этого достаточно.

– А что, если?..

– Тогда будем искать дальше. Входи.

Я подталкиваю ее вперед. Пробираясь между кроватками, к нам с улыбкой приближается хозяйка детского дома.

– Вы сделали это. Я очень рада. Надеюсь, дорога была не слишком утомительной?

Не могу сдержать горькой усмешки. Этим утром дорога была простой, но годы, предшествовавшие ей, были наполнены болью и страданиями. Мы шли по темной, грязной дороге – никто не должен идти по ней, чтобы добраться до этого обветшалого места угасающей надежды. Дорога измучила нас обеих. Что бы я ни говорила, но не знаю, как далеко кто-то из нас сможет по ней зайти. Женщина понимает. Она берет меня за руку и кивает.

– Плохое время в прошлом.

– Надеюсь, вы правы.

– Мы все слишком много потеряли.

Я смотрю на Эстер, которая пробирается вперед, к кроватке возле окна. В кроватке сидит девочка. Светлые волосики обрамляют серьезное маленькое лицо, освещенное солнцем. Увидев, что подходит Эстер, девочка подтягивается и поднимается. Ножки ее дрожат, но она твердо намерена подняться. Ноги Эстер тоже подкашиваются. Она быстро преодолевает последние метры и хватается за решетку кроватки. Девочка тянется к ней, и у меня начинает болеть сердце – слишком много было решеток, заборов, неравенства и разделения в нашей жизни.

– Это ее дочь? – ахаю я.

– На ней есть татуировка, похожая на ваше описание, – неловко пожимает плечами хозяйка детского дома.

Похожая… Этого недостаточно… Сердце у меня замирает. И теперь уже я не готова – мне хочется, чтобы темная, грязная дорога вела нас дальше и дальше, потому что, идя по ней, мы можем хотя бы питать надежду.

Стоп! Мне хочется плакать, но слова застревают в горле: Эстер подходит к кроватке и берет малышку на руки. И надежда на ее лице сильнее, чем у всех этих бедных сирот, собранных здесь. Настало время узнать истину. Понять, привела ли дорога нас туда, куда было нужно.

– Я тебе помогу.

Я иду вперед. Мы с Эстер берем малышку и осторожно укладываем ее на пеленальный столик, установленный посреди комнаты. Над ним висят деревянные игрушки. Девочка улыбается и тянет крошечные пальчики к зверюшкам. Я вижу у нее под мышкой черные пятнышки и сглатываю от волнения. Мы искали так долго – я, раввин Друкер, Эстер, Филипп. Сколько было ложных путей и пустых надежд, но эта девочка дала нам веру.

– Можно?..

Эстер закусывает губу. Она оглядывается на дверь, где переминается с ноги на ногу Филипп. Он крутит в дрожащих руках шляпу. Эстер поворачивается ко мне и кивает. Я медленно беру двухлетнюю девочку за руку и осторожно поднимаю ее. Девочка морщится, но зверьки занимают все ее внимание. Мы поднимаем ее ручку и видим номер.

Эстер ахает. Мои старые глаза не могут рассмотреть, но когда луч солнца падает на ребенка, я отчетливо вижу: 58031.

Эстер сияющими глазами смотрит на меня.

– Это ее ребенок, – говорит она. – Это Оливия.

Я осеняю себя крестным знамением. Месяц назад любезная американка связалась с раввином Друкером и сообщила, что они нашли девочку, блондинку, примерно двух лет, с татуировкой под мышкой. У Эстер появилась новая надежда, но когда нам сообщили номер, мы сразу же поняли, что это не Пиппа. И все же номер этот многое нам сказал – 58031, Оливия, первый ребенок, татуированный Эстер. Я помнила, как дрожала ее рука, когда она подносила иглу к чудесной младенческой коже, как она закусила губу и собрала все силы, чтобы нанести номер бедной Зои на крохотную подмышку с идеальной точностью. С этого все началось. С этого начался путь по воссоединению детей с теми, кто их любил. Путь этот еще не кончился, до завершения еще очень далеко, но он уверенно начался.

В моих глазах стоят слезы, а Эстер обнимает ребенка.

– Оливия! – рыдает она, уткнувшись в светлые волосы девочки.

Она смотрит на меня, и на мгновение мы возвращаемся в блок 24, на деревянные нары, между которыми бегают прожорливые крысы и ползают мерзкие вши. На мгновение мы снова склоняемся над новорожденной девочкой, в руках у нас игла проститутки, и мы пытаемся связать мать и дитя – и эта отчаянная решимость принесла свои плоды.

Зоя мертва. Глядя на Оливию, мне хочется плакать от невозможности соединить их вместе, но у этой девочки будет мать. В тот день, когда нам сообщили номер, я видела, как задрожали губы Эстер. Она вспомнила девочку, которую Вольф и Майер вырвали из рук матери, как из ее собственных вырвали Пиппу. Я видела, как слезы блестели в глазах Эстер, когда она рассказывала мне о Зое, у которой украли сначала мужа, а потом ребенка. Зоя угасла от горя на ее руках. И я видела решимость Эстер, когда она заявила:

– Мы должны ее забрать. У Оливии нет родителей.

Не было до сегодняшнего дня. Документы на удочерение готовы.

– Я заберу тебя домой, Оливия, – по-польски говорит Эстер.

Девочка пытается понять ее слова.

Эстер легонько, но очень серьезно кивает мне, а потом бежит к дверям, где все еще тревожно переминается с ноги на ногу Филипп.

– Филипп, – громко и радостно говорит Эстер, – познакомься с Оливией, нашей новой доченькой.

Она протягивает ему Оливию. Двое взрослых людей смотрят друг на друга над головой невинного ребенка. Я чувствую нарастающее напряжение. Я понимаю, как им больно, что это не Пиппа – пока не Пиппа. Они будут искать и дальше, мы все будем, но сейчас Оливии нужны родители, а этим родителям нужна она. Боль можно залечить по-разному, и удочерение первого татуированного Эстер ребенка станет началом этого пути. Напряжение проходит – Филипп протягивает руку и гладит девочку по светлой головке.

– Привет, Оливия, – говорит он. – Я буду твоим папой.

– Папа? – с удивлением повторяет ребенок, и новые родители громко смеются и обнимают друг друга, зажав девочку между собой.

Я прислоняюсь к пеленальному столику. Старые ноги мои подкашиваются от облегчения. Я читаю благодарственную молитву Господу. Этот чудесный ребенок родился в Биркенау, самом страшном месте на земле