Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

преследовать ее вечно. Бедные еврейские малыши гибли в ведре Клары или просто угасали на руках истощенных матерей. Некоторых позволяли кормить, но матери были настолько истощены, что молока у них не было, и младенцы все равно умирали. А кого-то забирали…

Ана улыбнулась матери и пошла сообщить радостную новость ожидавшему у дверей отцу. Глаза его загорелись восторгом, он кинулся к жене, принялся нежно целовать ее и кончиками пальцев поглаживать головку новорожденного сына. Так и должно быть – Мария кормит сына, а Иосиф смотрит на нее. Ана трижды проходила через это. Она по-прежнему тосковала по Бартеку, но сыновья были для нее драгоценным утешением. Бедная Эстер – она не нашла ни ребенка, ни мужа. Сердце Аны разрывалось при виде подруги. Она так ничего и не узнала о Филиппе, но продолжала верить, что если он жив, то сумеет вернуться к ней. А вот Пиппа…

Ана вышла из акушерского отделения. При виде мужчины средних лет в форме польской армии сердце ее дрогнуло. Мужчина держал фуражку в руках и с теплотой смотрел на нее.

– Рабби, – Ана крепко пожала руку мужчины. – Рада видеть, что вы благополучно вернулись.

Исайя Друкер был раввином польской армии. Он посвятил себя почти невозможному делу поиска еврейских сирот, переживших войну в убежищах, и возвращения их в общину и веру предков. Доктор из больницы услышал, как Ана расспрашивала о возвращении потерянных детей, и предложил ей связаться с Исайей для поиска «германизированных» младенцев Биркенау. Ана познакомилась с ним через две недели после объявления полной победы в Европе. Они встретились в оживленном кафе в центре Лодзи. Люди на улицах праздновали окончательное падение Германии. Они тоже были рады, но их ожидало серьезное дело. Война кончилась, но последствия ее будут ощущаться еще очень долгое время. Многих детей забрали у биологических родителей, и они оказались рассеянными по всей Европе. И Пиппа тоже.

– У вас есть какие-то новости? – Ана с жадностью всматривалась в лицо своего гостя.

Раввин Друкер предостерегающе поднял руку.

– Не совсем те, которых вы ждете, госпожа Каминская, но я нашел трех младенцев с метками, какие вы описывали.

– С номерами в подмышке?

– Именно так.

– Что это за номера?

– 57892, 51294 и 47400.

– 47400, – повторила Ана – так мучительно похоже на номер Эстер. – Вы уверены, что это семерка?

– Я сделал фотографию.

Он протянул снимок Ане. Она поднесла его к свету и внимательно всмотрелась. Зрение у нее портилось еще до Биркенау, а тяготы лагеря повлияли на нее еще хуже, но даже слабые глаза рассмотрели поперечную полоску семерки на нежной детской коже – Эстер все делала на совесть, даже татуировку на собственном ребенке.

– У польских властей есть документы, – продолжал Друкер, – и мы сможем узнать имена матерей, но… – Он беспомощно пожал плечами. – Я доставил детей в приют в Лодзи. Когда будут готовы документы, мы попытаемся найти матерей.

– А если не найдем?

Раввин печально улыбнулся.

– Если окажется, что матери были еврейками, я смогу забрать их в свой новый детский дом в Забрже, где они будут воспитываться в духе веры предков.

– Но без матерей?

Раввин склонил голову.

– Я могу распространить информацию в синагогах, оставить записку в коридоре еврейского комитета в надежде, что объявятся родственники, но больше…

Он развел руками. Ана кивнула. Она сходит в приют, чтобы увидеть детей, принятых ею в блоке 24 и сумевших выжить. Закрывая глаза, она всегда видела грубую кирпичную печь, на которой рожали эти женщины, видела счастье и покой в глазах каждой, кто держал своих детей, и муку тех, у кого Вольф и Майер детей вырывали. В каждом таком татуированном младенце осталась частичка ее самой. Она была преисполнена решимости узнать имена матерей у раввина и распространить эту информацию по всем доступным ей каналам. Она знала многих в Красном Кресте и американской организации. И ее мальчики могут помочь.

Бронислав и Сандер работали в больницах. Вместе с другими поляками они восстанавливали польскую гордость. Якуб был учеником в типографии отца, но большую часть времени проводил на политических митингах. Всех волновало будущее Польши, оказавшейся под правлением Советов, и это было понятно. Но собственный усталый мозг Аны мог думать только об одном – как вернуть детей матерям. Она устала от политики, устала быть жертвой перемен большого мира, но одно ей было ясно. Если они смогут вернуть хоть одного ребенка матери, Ана почувствует, что тот чудовищный ущерб, что причинили миру Биркенау и другие жуткие лагеря, начинает восстанавливаться. Как бы ей хотелось, чтобы одной из таких матерей стала Эстер.

Ана посмотрела на часы – почти полдень.

– Идите сюда, рабби.

Она взяла раввина под руку и повела по коридору к большому окну. Солнце заливало Петрковскую улицу. Повсюду шагали люди в яркой летней одежде. Они сидели в кафе, несли сумки с покупками домой или стояли и болтали с друзьями. А напротив больницы, на ступенях собора Святого Станислава, сидела Эстер. Она сидела в одиночестве и пристально всматривалась в толпу на Петрковской. В глазах ее горела мучительная надежда. На коленях лежал бейгл. Она крошила его пальцами, но не съела ни крошки. Ана указала на нее раввину.

– Она сидит здесь каждый день – ждет, что муж вернется и найдет ее. Здесь они познакомились. И здесь он сделал ей предложение.

– Как думаете, он вернется?

Ана вздохнула.

– Бог знает… Он был в Хелмно и бежал из горящего склада в самом конце войны. Но больше мы ничего не знаем. Мы с Эстер ездили в лес – вдруг найдется его тело… Но мы ничего не нашли…

Ана посмотрела на молодую женщину и вновь вспомнила ту страшную поездку. Они видели остатки деревянных бараков, места огромных печей, где сожгли множество тел жителей Лодзи, обгоревший кирпичный склад, откуда смог бежать Филипп. Они целый день прочесывали лес. Якуб даже взял у приятеля собаку. Но найти им удалось только колокольчики и кроликов.

Когда солнце опустилось совсем низко и поиски нужно было прекращать, Ана очень мягко сказала Эстер:

– Его тут нет…

– Наверное, это хорошо, – ответила Эстер, но по голосу трудно было поверить, что она так думает.

Ана боялась, что Эстер начинает верить в смерть Филиппа. Но кто бы мог ее в этом упрекнуть? Хелмно находился совсем рядом с Лодзью. Гораздо ближе, чем Аушвиц. Если они сумели вернуться за три месяца, почему не вернулся он?

– Он наверняка лечится где-нибудь, – твердила Ана, когда Эстер задавалась тем же вопросом, но надежда постепенно таяла.

Война закончилась. Больницы открылись и принимали беженцев. Если Филипп все еще нуждается в лечении, его должны были доставить в больницу, и тогда имя его стало бы известно. Если, конечно, он его помнил. Ана прижалась лбом к стеклу. Они использовали все имевшиеся возможности, перебрали все, что могло случиться с бедным Филиппом. Но наверняка они знали лишь одно – он не вернулся к Эстер. И это мучило ее безмерно.

– Я связалась со всеми больницами, чтобы нам сообщили, нет ли у них Филиппа Пастернака, но больше сделать ничего не могу… Если бы я смогла найти ее дочь…

Раввин Друкер печально посмотрел на Эстер и кивнул.

– Я сделаю все, что в моих силах… Обещаю…

– Вы хороший человек.

Он повернулся к ней.

– Не уверен в этом, госпожа Каминская. Похоже, в последние годы