Жизнь и труды св. Дионисия Великого, епископа Александрийского - Свящ. А. Дружинин

Но не одно только неутомимое трудолюбие и поразительное разнообразие деятельности удивляет нас в жизни и творениях св. Дионисия. В них отразились и высокие качества великой души Александрийского епископа. Его напряженная и многосторонняя деятельность становится понятной для нас лишь при мысли о его личных дарованиях, как нельзя более соответствовавших нуждам времени.

В одном из своих посланий блаженный Иероним, упомянув о творениях св. Дионисия, причисляет его к мужам, «которые до такой степени наполнили свои книги учениями и изречениями философов, что не знаешь, чему следует более удивляться в них — светской эрудиции или знанию Писаний».[891] Если к словам Иеронима прибавить свидетельство св. Василия Великого в послании к Амфилохию, где он называет св. Дионисия «сведущим в канонах»,[892] и свидетельство Руфина, который называет св. Дионисия «ученейшим защитником церковной веры»,[893] то увидим, что св. Дионисий обладал самыми разносторонними и обширными сведениями. С широким и разносторонним образованием в нем соединялся еще и светлый от природы ум, способный разобраться среди массы разнохарактерных знаний, отделить в них истинное от ложного и определить их истинное значение. Правда, он не обладал способностью к самостоятельным философским построениям, к синтезу и спекулятивному мышлению в такой мере, как его знаменитый учитель Ориген, зато он оставил нам в своих творениях многочисленные доказательства критического таланта и способности к анализу. Эта способность помогла ему освободиться от заблуждений язычества и убедиться в превосходстве христианства, она впоследствии удерживала его от крайних мнений в то самое время, когда предстоятели других Церквей не всегда свободны были от увлечения той или другой крайностью. Она же побуждала его к постоянной осторожности в своих суждениях[894] и внушала ему уважение к чужому мнению до тех пор, пока он не убеждался окончательно в его неправильности. Та же способность сделала его сильным противником заблуждений, где бы он ни встречал их — в философских ли системах древнего мира или в современных ему еретических учениях. Но что особенно замечательно, так это редкое беспристрастие св. Дионисия в исследовании истины. «Истина», по его собственным словам, была для него «любезнее и дороже всего»: «Что сказано верно, — писал св. Дионисий, — то надобно хвалить и одобрять без зависти, а написанное по–видимому несогласно со здравым смыслом, исследовать и разбирать».[895] От этого правила св. Дионисий не отступал ни тогда, когда ему приходилось рассматривать мнения людей, которых он любил и уважал, ни тогда, когда аргументы противников заставляли его отказаться от своего взгляда или признать свои выражения не совсем точными. Ни личные симпатии, ни столь обычное среди писателей и ученых самолюбие не затемняли его светлого ума и не мешали ему с полным беспристрастием высказывать, а иногда и менять свое мнение. Св. Дионисий хорошо понимал, что «суждение каждого об истине спотыкается о пристрастие к самому себе», и осуждал мудрецов, которые «часто просматривают иные из своих мыслей» и впоследствии «из самолюбия защищают их».[896]

Часто случается, что люди с сильным аналитическим умом страдают недостатком решительности и твердости характера. Но мы имеем множество доказательств того, что св. Дионисий был свободен от этого недостатка. Мягкий и снисходительный в отношении к другим, он был строг в отношении к себе самому и не допускал никаких послаблений и сделок со своей совестью. Чтобы терпеливо и благодушно переносить все то, что он должен был перенести во время семнадцатилетнего управления Церковью, чтобы не падать духом и находить силу для неутомимой и напряженной деятельности при самых неблагоприятных обстоятельствах, чтобы обнаружить готовность к признанию своих ошибок с полной свободой духа от всяких внушений самолюбия, для этого требовался твердый характер и воля, способная к великим подвигам самоотвержения. Вот почему нам представляется странным обвинение св. Дионисия в нерешительном и слабом характере на том только основании, что св. Дионисий умел оставаться свободным от увлечения крайними мнениями и снисходительно относился к представителям самых противоположных партий. Если он избегал крутых и решительных мер в отношении к заблуждающимся и слабым, то это было не следствием слабости характера и равнодушия к истине, а результатом убеждения, что такое отношение к ним может лишь ускорить обращение их к истине, тогда как меры противоположного характера в большинстве случаев вызывают упорство в заблуждениях и даже не всегда предохраняют от увлечения заблуждениями людей, не составивших еще твердого и ясного воззрения по тому или другому вопросу. Наконец, не следует забывать и того, что обычная снисходительность к заблуждающимся не препятствовала св. Дионисию принимать иногда и решительные меры против еретиков и раскольников. В тех случаях, когда все усилия к примирению их с Церковью в форме кротких вразумлений и беспристрастного исследования спорных вопросов оказывались безуспешными, св. Дионисий не отступал и перед словом осуждения, и перед отлучением упорных еретиков от Церкви.

Впрочем, мы вовсе и не думаем утверждать, будто мягкое и снисходительное отношение св. Дионисия к заблуждающимся было исключительно следствием упомянутого воззрения. Оно коренилось и в свойствах нравственного характера и мягкого сердца Александрийского епископа. Сделавшись христианином по свободному убеждению в нравственной силе христианства, св. Дионисий всю жизнь свою посвятил осуществлению великого нравственного закона христианства. Как глубоко понимал он дух христианской любви, об этом всего лучше свидетельствует небольшой отрывок из пасхального послания, сохранившийся в сочинениях Иоанна Дамаскина. «Любовь всегда готова приносить пользу, — писал св. Дионисий в этом послании, — она ищет и того, кто не желает (помощи), и того, кто часто отказывается (от нее) вследствие стыда и не соглашается пользоваться благодеяниями, не желая быть в тягость другим и предпочитая переносить собственные бедствия, чтобы не причинять другим хлопот и беспокойства. Часто человек, исполненный любви, просит получающего помощь перенести и перетерпеть ее как обиду, и удержать величайшую благодарность не для него, а для другого, так как, принимая помощь, он избавил самого благодетеля от бедственного состояния».[897]Потребность любви была так велика в св. Дионисии, что невозможность ее удовлетворения должна была казаться для св. Дионисия настоящим бедствием: говоря о свойствах истинной любви, св. Дионисий незаметно для себя обрисовал собственное любвеобильное сердце. Если бы мы захотели проследить обнаружения этой любви и самозабвения в отношениях св. Дионисия к разным лицам и в пастырской деятельности его вообще, то нашли бы подтверждение своих слов почти в каждой строке его творений и в каждом известном нам факте его жизни. Не только равные ему по положению епископы Римской и Антиохийской церквей, но и епископы и даже пресвитеры Церквей, подчиненных ему в иерархическом отношении, были для него «воз–любленнейшими братьями и сопресвитерами».[898] Желая убедить Римского епископа в необходимости перекрещивать еретиков в известных случаях, св. Дионисий делает это в форме просьбы о совете относительно одного случая, где эта необходимость представлялась особенно очевидной. Точно так же в послании к Фабию Антиохий–скому он защищает мягкую покаянную дисциплину в отношении к падшим в форме такой же просьбы о совете ему самому. Даже в тех случаях, когда епископы других Церквей сами обращались к нему за разрешением различных недоумений, св. Дионисий сообщал свое мнение «не как учитель, но со всей простотой»[899] и предлагал каждому из своих собеседников свободно высказывать свое мнение. Своих пасомых св. Дионисий не отделял от самого себя и жил с ними одной жизнью, называя их собственной душой, «единосемейными»,[900] «истинно возлюбленными и друзьями».[901] Но любовь св. Дионисия простиралась не только на верных сынов Церкви, но и на тех, которые отделялись от нее или были отлучаемы от церковного общения по различным причинам. К заблуждающимся и к падшим он всегда относился более снисходительно, чем современные ему пастыри Римской, Антиохийской и Карфагенской церквей. Он умел находить долю истины в каждом из крайних мнений и не считал необходимым прерывать церковное общение из–за разногласий по вопросам церковной дисциплины. Он не отказывал в братском приветствии и лжеучителям до тех пор, пока оставалась еще надежда на примирение их с Церковью, и с чувством тонкой деликатности щадил самолюбие заблуждающихся, терпеливо выслушивая и разбирая их возражения.[902] Он же был и наиболее решительным защитником мягкой покаянной дисциплины в отношении к падшим, по примеру Того, Кто оставил девяносто девять овец и отправился в горы искать одну заблудшую. В Кефроне он проповедует Евангелие тем людям, которые встретили его камнями.