Том 8. Усадьба Ланиных - Борис Зайцев

В двери с балкона показывается гость, соседний помещик

Перелешин (в былом жилете, невысокий, полный. Видимо, выпил. Лицо красное, усы несколько взбиты.) Кабинет! Это хозяин, генерал, барышня… забыл, как звать, но представлен. (Неожиданно низко кланяется Лапинской.) Еще раз! На всякий случай. (Полежаеву). В поисках, за содовой. Там это, знаете, бенедиктинчики, мараскинчики… Ну, и Ариадна Николаевна старается – гостеприимная хозяюшка у вас, вполне такая приветливая. Да. Сейчас и все сюда идут, просят Анну Гавриловну спеть… а-а… с гитарой, цыганщину всякую.

Полежаев (указывая на дверь). Пожалуйста в столовую. Вам дадут.

Перелешин. Па-акорнейше благодарю! Па-акорнейше. (Идет к двери, про себя вполголоса). Там, это, мараскинчики, бенедиктинчики…

Генерал. Вот вам и российская фигура-с. Потом впадет в умиление, будет каяться во грехах… и попросит взаймы.

Полежаев. Российская. Что касается грехов, то каяться в них… разумеется, не в пьяном виде, может быть, и не так уж плохо.

Из той же двери, что и Перелешин, входит с балкона Ариадна, полуобняв высокую, сухощавую Анну Гавриловну, в руках у той гитара; Саламатин, Игумнов, Машин.

Анна Гавриловна (Полежаеву). Меня петь просят. Да уж какой мой голос.

Ариадна. Знаю, какой. Сюда, на диван. (Звонит.) Дадут нам кофе, вина.

Анна Гавриловна. Все-таки стесняюсь. Да, может, и не в этой комнате… (Осматривается.) Тут кабинет. Все книги.

Ариадна. Нынче мое рожденье. Что хочу, то и делаю.

Полежаев (Анне Гавриловне). Нет, пожалуйста. Я очень рад.

Ариадна. Вы видите, он рад. Он всегда от чего-нибудь в восторге.

Полежаев. Я, действительно, рад, что будут петь… но сказать, чтобы я всегда… (Пожимает плечами.) Ариадна. Виновата!

Все садятся на огромный диван, где Лапинская устроилась с ногами. В центре

Анна Гавриловна.

Игумнов. Стоп-п! (Делает руками рупор, кричит). Ариадна, задний ход!

Ариадна. Обидела поэтическую натуру! Pardon. (Вносят кофе, вино. Ариадна наливает себе.) Я, генерал, кажется, вас шокировала тогда… ну, собою, всем своим видом и дурным поведением. Пожалуй, и сейчас шокирую. Извините. Но, все равно, выпью.

Генерал. А-а, кроме удовольствия ничего мне не доставляли.

Лапинская (Машину). Дяденька, Иван Иваныч, сядьте ко мне поближе.

Машин (берет стул, придвигает его к краю дивана). А вы что же нынче… не тово, не щебечете?

Лапинская. Это птицы щебечут, а уж мы просто разговариваем.

Машин. Я понимаю, да ведь так… как вы барышня… и выразился.

Лапинская. Голубчик, Иван Иваныч. По-старинному, с изяществом!

Саламатин. Внимание, господа!

Анна Гавриловна, аккомпанируя себе на гитаре, начинает цыганский романс. У нее голос небольшой, низкий, но приятный. В середине романса приотворяется дверь из залы. Там стоит Перелешин, слегка дирижирует. Он очень увлечен, и вполне серьезен. По окончании – аплодисменты.

Перелешин (тоже аплодируя). Ручку! (Подходит.) Старый цыган Илья приветствует. (Целует руку Анне Гавриловне.) Эх, Москва, голубушка, Яр, Стрельна. Что деньжищ! ах, что деньжищ!

Анна Гавриловна. Вы ведь сами поете?

Перелешин. Масло, молочишко из имения – все там осталось… Векселишки, то-се… А теперь не пою. Был голос, но до свидания. Меццо-сопрано пропит-то… Там мараскинчики, бенедиктинчики…

Ариадна (Анне Гавриловне) Еще спойте!

Перелешин. Вот, например: «Мой костер в тумане светит».

Ариадна. Гадость!

Перелешин. Не нравится? Виноват. (Наливает себе ликеру) Своих ошибок не скрываю. (Пьет.) И не стыжусь. Виноват.

Анна Гавриловна. Я спою романс. (Задумчиво). Давно, когда еще я моложе была, меня научил, т. е. при мне пел, один мой знакомый. Тоже помещик.

Берет гитару и начинает. Перелешин опять слегка дирижирует. В комнате очень тихо. Романс кончается словами: «Когда б я смел, когда бы мог я умереть у милых ног». Окончив, Анна Гавриловна быстро встает и выпивает рюмку коньяку. Никто не аплодирует.

Генерал. Очень мило, хотя и… раздирательно. (Слегка похлопывает в ладоши.)

Анна Гавриловна. Сказать правду, меня эта вещь волнует.

Лапинская (Машину). Дяденька, отчего так жалостно?

Машин. А… да… вы, как барышня.

Лапинская. Цыганщина проклятая! (Ударяет кулаком по ручке дивана.) Возьму, и зареву сейчас. На весь дом.

Игумнов. А! Вот мы как.

Лапинская. Да, так и так, господин Игумнов, Сергей Петрович.

Ариадна. Чушь это все. (Передразнивая). «И умереть у милых ног». Скажите, пожалуйста. (Резко.) Сказки, басни! Никто ни у чьих ног не умирает. Необыкновенно изящно, поэтически: прийти – и тут же умереть, у самых ног. Ах, все это вранье. Кто действительно хочет умереть… (Замолкает.) Да и черт с ней, с любовью. Все навыдумали. Ничего нет.

Лапинская. Ар-риадна, не завирайся.

Ариадна. Молчи, Лапа. Ты девчонка.

Лапинская. Не так, чтобы очень.

Ариадна. Ничего нет. (Встает. Лицо ее бледно и измученно) Когда узнаешь это, страшно станет. (Озирается). Все куда-то уходит, и вокруг… призраки. (Приближается к письменному столу, где сидит Полежаев.)

Полежаев. Ариадна, больна? Что с тобой?

Ариадна. Мне нынче тридцать три года. (Берет книгу, которую раньше смотрел генерал.) Старинная книга, в золоченном переплете… моего ученого мужа… Любителя наук и искусств, который пишет сочинение «О ритме у Рафаэля». (Книга выскальзывает и падает.) И еще вокруг много разных изящных вещей и людей… Но (обращаясь к генералу), но, но, но…

Игумнов (Лапинской, указывая на Ариадну). Неправду говорит. (Наливает себе и Лапинской вина. Чокаются.) «И умереть у милых ног».

Лапинская (Машину). Что надо сделать, когда вас разлюбили?

Машин. Вот… вы… барышня… опять.

Лапинская. Нет, пожалуйста.

Машин. Да уж как сказать… ежели… да… (Делает жест рукой, будто кого-то отводя.) Тогда чемоданы… укладывать.

Игумнов. А ежели тебя и не любили никогда, ну, а ты сам… Э-эх, жизнь наша малиновая!

Машин. Это уж, батюшка… (Улыбается) Что уж тут! (Разводит руками.)

Лапинская (задумчиво). Если тебя разлюбили, то – чемоданы укладывать.

Саламатин (в балконной двери). Э, да позвольте…

Ариадна (медленно раздвинула портьеру. Там видно зарево). Усачевка горит.

Перелешин. П-жа-р-р! И никаких рябчиков.

Игумнов (вскакивая и оборачиваясь). Фу, черт. Как полыхает.

Все толпятся у окон. Слышны возгласы: «А не Гаврюхино?» – «Нет, Гаврюхино правей».

Саламатин (Ариадне). Это далеко?

Ариадна. Две версты. Летником ближе.

Саламатин. Едем.

Ариадна. Нет. Не хочу.

Лапинская. Если тебя разлюбили…

Игумнов (взволнованно). Тут насосишко есть… в ваш автомобиль можно?

Саламатин. Есть! Через пять минут трогаемся, через десять там. (Оборачивается к Ариадне.) У руля сам.

Игумнов. Сейчас. Переоденусь только. Леонид, твои сапоги надеваю. (Уходит.)

Ариадна (Саламатину). Сергей хоть помогать будет… А вы?

Саламатин (вспыхивая). Нынче ваше рождение. Не хочу ссориться.

Генерал (направляясь к выходу на террасу). Чисто русская картина. Горит деревня, но мы, баре, обязательно должны принять участие. Ибо и насосы, и таланты, и альтруистические чувства – все у нас. А-ха-ха… Не могу утерпеть. Иду, летничком.

Ариадна (садится в кресле у открытого окна). Идите, друзья, кто куда хочет, я не двинусь.

Одни – чтобы идти, другие, чтобы удобнее было глядеть, – все выходят на балкон. Остается Перелешин у столика с вином.

Перелешин (наливая рюмку). И пусть волнуются. (Выпивает) Уд-дивительно, как полирует кровь.