Герои Курской битвы - Сергей Егорович Михеенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На столе появились куски холодной баранины, яичница, запотевший графинчик, тонко нарезанный хлеб — щедрые дары чистяковского гостеприимства.
— Я бы на месте Николая Кирилловича сейчас соображал насчёт того, как бы ещё один дом отдыха открыть, — посмеивался командующий.
И неожиданно смолк, насторожился. Размеренный гул нарушили близкие разрывы. На рысях промчалась артиллерийская запряжка. Над яблонями, в которых завтракал командарм, медленно расплывалось пристрелочное облачко шрапнели.
Тревога вдруг овладела людьми.
Широкое, улыбчивое лицо генерала стало холодным, твёрдым. Глубокие морщины, выглядевшие только что добрыми и мягкими, обрели жёсткость. Он уже не замечал ни стола с едой, ни нас.
Помощник начальника штаба докладывал торопливо и неуверенно. Да, противник, видимо, прорвался большими силами. Какими — ещё не известно. Из дивизий противоречивые сведения. Доносят о сотнях танков и самолётов…
Мы с Михаилом Ефимовичем понимающе переглянулись. Нужно было немедля ехать в свои войска.
— Да, с домом отдыха, пожалуй, придётся повременить, — бросил, прощаясь, Чистяков.
Огневые позиции артиллерии оказались ближе, чем можно было предположить. Пушки стояли в пшенице, скрытые от постороннего взгляда её невысокой стеной.
Бинокль ни к чему. Немецкие танки видны простым глазом. Они текут прерывистой широкой лентой. Края её стремятся поглотить всё новую и новую площадь. Левый фланг колонны подмял густой орешник, передовые машины словно в нерешительности остановились на открытом месте. Чёрные разрывы наползли на них, скрутили тугими жгутами дыма.
Стволы иптаповских пушек распластались над землёй. Пламя едва не касается склонившихся колосьев.
Полк бьётся менее часа, а треть орудий уже выведена из строя. Поредели расчёты. Потери не столько от танков, сколько от авиации.
Небо в безраздельной власти немецких пикирующих бомбардировщиков. Они то летают друг за другом по замкнутому кольцу, то вытягиваются вереницей. Потом снова вертятся в хороводе, поочерёдно сбрасывая бомбы. Десятки таких хороводов кружат в небе. И снизу к ним вздымаются столбы земли и пламени, летят куски лафетов, брёвна…
Незадолго до нас командир артполка майор Котенко пытался проскочить на огневые на машине. Остов этой машины догорает теперь на поле. Неизвестно как уцелевший майор всё же добрался до орудий и сейчас работает в расчёте. Никого не осталось на наблюдательных пунктах — да и что там делать, если полк ведёт бой прямой наводкой. Многие командиры батарей и взводов тоже действуют за выбывших из строя наводчиков и заряжающих.
Дым, пыль, гарь… Навстречу потоку иптаповского огня и металла устремляется поток огня и металла, выброшенного немецкими танками и немецкой артиллерией. Гудящее пламя и свистящие осколки безбрежным морем заливают всё вокруг. Человек в нём кажется слабым и недолговечным, как мотылёк у свечи…
Мы лежим в глубокой воронке. Вывороченная земля уже высохла, стала серой. При близких взрывах куски её скатываются к нам.
По выжженной полосе ползёт кто-то в нашу сторону. Ползёт медленно, замирая, прячась в окопы. Когда до ползущего остаётся метров семьдесят, Балыков, не спрашивая моего разрешения, молча выскакивает из нашей воронки и короткими перебежками устремляется вперёд. Он что-то втолковывает ползущему офицеру, но тот не соглашается, отрицательно качает головой. Тогда Балыков хватает офицера, бросает его на плечо и опрометью мчится назад.
Задыхаясь, он вместе с ношей плюхается в воронку. Гимнастёрка, брюки, сапоги у обоих в крови. У лейтенанта рана в бедре и перебито запястье левой руки. Здоровой рукой он держит раненую и нежно, как ребёнка, прижимает к груди, по которой течёт и течёт кровь. Она смешивается с кровью, сочащейся из порванных на боку брюк. Земля вокруг лейтенанта темнеет.
Пока делают перевязку, лейтенант, поминутно теряя нить, рассказывает о бое. Он — адъютант командира полка майора Котенко. После того как „Виллис“ был разбит, а раненый в голову шофёр умер, он вместе с командиром пробрался на огневые. Здесь стоял взвод лейтенанта Юрпалова. А Юрпалов этот прежде был адъютантом у Котенко, но отпросился в строй. Майор его любил, как сына. Но всё-таки отпустил. Сегодня у Юрпалова день рождения.
— Сколько ему? — спросил я.
— Двадцать лет, ровно двадцать… Контужен он. Глухой как пробка. Там все — кто контужен, кто ранен… Майор мне сказал — хоть живой, хоть мёртвый, доберись до тыла… Людей и машины вызвать. Раненых больно много.
Вызывать сюда санитарные или грузовые машины — безумие. Вряд ли хоть одна дойдёт до огневой. А если и дойдёт, то уж наверняка не вернётся.
Я посылаю Кучина с запиской к Бурде. Только под защитой танков можно попытаться вынести раненых.
Накал боя нарастает. Уже не поймёшь, от чего жара — от равнодушно палящего солнца или от огня, слизывающего пшеницу.
Мы отдали свою воду раненому адъютанту. Он лежал на дне воронки, бессильно закрыв глаза, и тихо стонал.
Вернулся Кучин с несколькими танками от Бурды. Это помогло эвакуировать раненых.
Над воронкой теперь роились пули. Чётко тараторил неподалёку крупнокалиберный пулемёт. Ему наперебой поддакивали автоматы.
Немецкая пехота обтекала огневые позиции, просачивалась между батареями. Гитлеровцы жали. Жали с маниакальной настойчивостью. Они не думали о цене. Только бы прорвать русскую оборону, овладеть дорогой на Обоянь.
Пехота первого эшелона смята, артиллерийские полки, в том числе и два из нашей армии, раздавлены. Остатки стрелковых частей откатываются на север. На огневых позициях остались лишь изуродованные пушки да недвижные тела.
С минуты на минуту вал немецкого наступления должен обрушиться на бригаду Бурды, оседлавшую дорогу Белгород — Обоянь.
Немецкие танки оказались уже на гребне высотки. Приземистые, широкогусеничные (в бинокль отлично видны их контуры), с коротких остановок они открыли огонь. Потом, подняв стволы, стали быстро спускаться. А на гребне появлялись всё новые и новые. Не только „Тигры“ и „Пантеры“, но и хорошо нам знакомые PzKw III и PzKw IV.
Пожалуй, ни я, ни кто другой из наших командиров не видали зараз такого количества вражеских танков. Генерал-полковник Гот, командовавший 4-й танковой армией гитлеровцев, ставил на кон всё. Против каждой нашей роты в 10 танков действовало 30–40 немецких. Гот отлично понимал, что, если он прорвётся к Курску, любые потери будут оправданны, любые жертвы не напрасны. Если прорвётся…
Но у Бурды и танки, и пехота, и артиллерия зарыты в землю. О, в этот час окупились недели, дни и ночи земляных работ.
С расстояния 400–500 метров ударили пушки „тридцатьчетвёрок“, ударили иптаповские орудия, „заиграли“, сотрясая землю, „Катюши“. Густой, медленно растекающийся дым поглотил высоту. А когда он поредел, уже не было ни чёткой линии гребня, ни вытянувшихся будто на параде
