Пангея - Мария Голованивская

Конон не очень знал, что в такой ситуации нужно подумать или даже сказать. Разве они когда-нибудь смогут быть вместе?

— Ну сделала и молодец. Спасибо тебе за то, что ты такая взрослая и ответственная.

Но фраза эта вышла из него косо, и чувствовал он себя косо с того самого утра, когда она сделала аборт, а он не знал, он как будто отбил вместе с пальцами о притолоку что-то, угрохал важную и хрупкую свою деталь, и все ныло в нем и болело, словно к дождю, к перемене погоды. Но почему она сделала этот аборт? Неужели он такой никчемный толстяк со всеми своими умонастроениями и великими капиталами, что совсем молодая девчонка из средней семьи решает сделать от него аборт, даже не посоветовавшись с ним?

Он что, урод? Дегенерат? Неужели от него зазорно родить? Он всю жизнь потом вспоминал об этой страшной обиде, что возникла в нем тогда, даже тогда, когда, стоя спиной к солдатам, арестовывающим Константина, он почувствовал удар тупым предметом по голове и слился с узором на занавесках. Неужели все во мне было и осталось не так? Но за что, за что наказание такое? И тогда, и даже тогда, он вспомнил об этом аборте и подумал, может, если бы она тогда родила, глупая эта Катюшка, то, может, он и не оказался бы в этой комнате, не слышал воя прислуги на кухне, выстрелов, кровавой возни, а нянчил бы уже внуков, целовал бы их пухлые щечки и читал бы им сказки про Синюю Бороду или Белоснежку и семь гномов. Почему она, эта скуластая, не захотела жизни с ним?

Он потом, слившись с узором на шторах и уйдя наверх, спросил об этом у Петра и Павла, не забыл, — и они ответили ему, что она, эта смешная Катюша, как ни старалась, не смогла полюбить его, и мать ее уговаривала, но чем больше было аргументов «за», тем холоднее становилось ее сердце — и он заплакал, потому что больше никого за жизнь так и не полюбил. Но что тут такого? Многие так живут. И плачут потом, умерев.

Он сказал тогда Маргарите вот что. Не сразу, а когда они выпили коньяку, она предложила выпить, чтобы выведать, каких он будет, и он почему-то поплыл от третьей рюмки по реке, жаркой коньячной реке в чьи-то неведомые объятия. Он рассказал ей об аборте и навсегда запомнил ее улыбочку и глупые слова утешения и как бы в отместку брякнул:

— Да чего уж, с вами-то все понятно. Муж злой, любовник глупый. Муж — Отелло, любовник — Яго.

— А попроще-то нельзя? — с раздражением переспросила она. — Чего темнишь-то. Мы, знаешь, люди без затей.

— Задушит он тебя, если гулять не перестанешь, — почему-то выговорил Конон. — Ты думаешь, он твой телефон не читает? Эсэмэсочки дурацкие, намеки. Не надо дразнить простого человека. Простой человек поступает просто.

— Учить он меня будет, ой, мамочки. Да какого черта ты в это лезешь? — Но потом вдруг осеклась. Чего это она? Богачок что надо, не вахлак, как Петух. Сам в руки идет. Томно посмотрела. Погладила по руке:

— Ну, ладно. Не разводи нюни. Другой под столом нащупала его коленку. Погладила.

— Ну хочешь, пойдем куда-нибудь?

— Ты что, проститутка? — с недоумением воскликнул Конон-младший. — А я-то, дурак, сочинил внутри историю!

— Я приняла решение, — резко оборвала его Маргарита. — Я дарю вам мой телефон. Дайте мне его, я достану сим-карту и сотру все из памяти.

Конон поднялся:

— Да вы с ума сошли.

— Ну, мил человек, вам не угодишь, — немного пьяно изумилась Маргарита, опять отчего-то сказав ему «вы».

Он развернулся и ушел.

Его раздирала обида, что ему на его добрый поступок ответили низкопробной провокацией.

Что стало с людьми, злился он, мучаясь в очередной пробке. Отчего у них на уме одна только гниль? Неужто она так загнана, что не верит ничему, ни во что себя не ставит?

Конон увидел мужчину с круглым лицом и носом картошкой в своем отеле через неделю, накануне отъезда.

Он, конечно же, сразу же узнал его — много видел его фотографий в телефоне. Тот шел с охраной, которая несла за ним два кофра, а сам он деловито вышагивал впереди. Конон улыбнулся ему, но Петух улыбки не понял, что за очкарик и хрен ли он ему лыбится, знакомые и свидетели ему тут были совсем не нужны, — и он рассерженно отвернулся и зашагал поскорее в свой номер.

Потом они столкнулись вечером в баре и даже разговорились. После первого стакана о погоде, после второго — о политике, после третьего — о деньгах, после четвертого — о женщинах. Конон все хотел сказать ему, что видел его жену, хотел от обиды сдать ее с потрохами, но не пришлось к слову. Погоду они нашли прескверной, хотя чего и говорить — красавица зима в России прекрасней любых других заграничных зим. Насчет политики они опять же согласились, что плохи дела государства, когда правитель в хандре и изо всех щелей лезет нечисть, разбрасывает свои ядовитые споры. Поговорили тут же о нравах, и Петух сделался пунцовым, что очень понравилось Конону, а потом сделался нежно-пунцовым и Конон: да сколько же можно быть ни на чьей стороне, да как же это можно не помогать своему же народу, так какому же тогда помогать? О чьей светлой участи грезить? Когда Конон, говоря о капиталах, полностью представился, Петух даже присвистнул: да неужели отпрыск того самого могущественного Конона-отца, мощно поддерживавшего Лота? Вот это да! Вот это встреча! Петух так был изумлен, что даже на секунду позабыл, зачем он вообще приехал в этот отель и что ему предстоит выполнить в ближайшие дни.

Разговор о женщинах шел плохо. Конону нечего особенно было сказать, кроме того, что его девушка сделала от него аборт и теперь они, наверное, расстанутся.

— Моя тоже сука! — со вздохом сказал Петух и помрачнел.

— Я знаю, — автоматически кивнул Конон.

Петушок услышал эту реплику, но решил, что слишком пьян.

Они расстались почти друзьями, обменялись адресами и телефонами, договорившись продолжить, обязательно продолжить.

Очень расположил к себе Конона этот простой русский лапоть, широкий, искренний и, кажется, с очень особенной душой за золотым почти сердцем.

Когда Маргариту и ее возлюбленного застрелили и Конон прочел об этом в газете большой криминальный очерк с фотографией на полстраницы, он позвонил Петуху. Тот, конечно, не ответил, и тогда Конон написал ему:

— Ты приезжай. У меня нет такой зимы, как у тебя, но есть дом и озеро, и ты мне очень нужен. Мне нужен соратник.

Случилось это примерно через десять дней после того, как они встречались в кафе с Маргаритой, пили коньяк и обменивались колкостями.

В старинных аллегорических книгах бунтарь изображался так: молодой человек в доспехах и с кошкой на голове. Он стоит спиной к нам и оглядывается, не поворачивается лицом, потому что боится быть обиженным. У него на голове кошка, потому что это животное никому не любит подчиняться, как и настоящий бунтарь. У его ног на земле лежит корона и ярмо, он всегда борется с тиранами и теми, кто хочет его поработить. Этот мужчина изображается молодым, потому что именно в молодости мы чувствуем силу и готовность побеждать, отсюда в нас такое острое нежелание подчиняться, а также обидчивость и ранимость, находящиеся в основании многих поступков, которые совершают бунтари.

КЛАРА

— Сегодня мы очень устали, — сказал Петр, — пропустили за сутки более пяти тысяч человек, и почти всех — в ад. Два самолета разбились, в Китае опять эпидемия, естественная смертность возросла — от старости и болезней. Дали бы нам помощников, а то зашиваемся, как простые смертные. За что нам такое? Вот пришли сюда передохнуть.

— Почти всех в ад? — изумился Господь. — Но за что, о Боже!

Павел молча протянул ему списки, наспех составленные Петром.

Среди умерших и отправленных в ад в этот день было и имя Клары.

— Но что же такое рак? — они сидели с Федором в гостях у старых друзей, в Нью-Йорке. С этой милой парой они познакомились в Будапеште, где Федор несколько лет возглавлял торгпредство.

Знали ли Тереза и Джордж о том, что этот самый Будапешт окончательно перевернул жизнь сидящей напротив разодетой русской пары, и Федору даже пришлось брать на себя дополнительные обязанности, чтобы сохранить место? Шутка ли, он закрутил с секретаршей, а Клара в отместку позволила себе интрижку с индусом, то ли разносчиком пиццы, то ли торговцем жареными каштанами.

Конечно, да. Они знали. Им поведали.

А кто в крошечной Венгрии не знает: история в духе «Последнего танго в Париже», запретного, которым все так упивались лет пять-шесть назад. Не буквально, но близко. Он и она в съемной квартире, он индус, она русская, у них нет общего языка, но есть страсть, обдающая напалмом все приличия и социалистические предрассудки.

Ха! Да это лучшая будапештская новость последних лет!

Нью-йоркская вечеринка шла как по накатанному. Сначала аперитив из полосатых стаканчиков под телевизор, журчавший о новых пламенеющих викторинах и лотереях, изредка мелькали кадры десятилетней давности: «пражская весна», ну да, сегодня как раз годовщина — мужчина в желто-коричневой замшевой куртке куда-то бежит, размахивая руками, и вокруг дым, танк стоит среди груды развороченных ящиков и картонных коробок, яблоки катятся по тротуару, и в панике бегущие люди поскальзываются на них, давят грубыми башмаками, вот показалась скорая помощь и, кажется… Что-то говорят о болезни старого правителя Пангеи, на смену которому прочат какого-то Лота, умницу и трудягу, молодого человека с мечтой и непревзойденными перспективами.