Пангея - Мария Голованивская

Клара покачала головой.

— У нас в Индии дервиши и боги сами приходят к людям. Вам нужно туда обязательно поехать, Клара. Там вы почувствуете себя царицей.

Он рассказал о том, как оказался в Будапеште. Однажды комнатку в его доме сняла белая женщина-врач, мать его так восхищалась ей, так старалась угодить, считая, что эта белая врач должна дать денег на свадьбу сестры. Но она обманула, взяла адрес, пообещала, но денег так и не прислала.

— Разве богатые не должны платить за бедных? — в порыве внезапной искренности воскликнул Ананд, — это же так естественно! А потом проездом останавливался один русский человек, и он пообещал пригласить меня учиться в Москву и свое слово сдержал. А потом привез меня сюда, я так и не закончил вуза.

Клара слабо поняла интригу, но списала это на его плохое владение языком. Да и зачем ей было что-то досконально понимать. Она гуляла с ним, приходила в его комнатку, когда там никого не было, она впадала в экстаз от его глаз, тембра голоса, запаха, прикосновений. Разве это была измена Федору? Разве Ананд вообще мужчина? Да и можно ли помыслить, что у них когда-то будет каждодневная приземленная жизнь? Все, чем он владел, — пара шелковых рубах для праздничных церемоний, угол в комнате-пенале, тяжелая работа и гроши в кармане. А у нее дом, дети, муж, родня, родина, наконец. Она — тяжелая, как гора, обездвиженная, как гора, а он легкий, как пушинка, которую ветер понесет куда захочет. Но когда она притягивала его к себе в этом пенале, окунала лицо в его черные волосы, всегда пахнущие сандалом, ей казалось, что вся грусть уходит из души, вся хворь уходит из ее тела и каждая мышца, каждая мысль наполняется небывалой силой.

Ей начала сниться работа. Шквал сновидений. Операции на открытом мозге, сложная диагностика, жалобы и слезы. Она почувствовала ветер больничных коридоров, запах спирта, эфира, она увидела постаревшие лица коллег. В ней как будто распрямилась пружина. Словно кто-то прошелся кислотой по ржавчине, и бешенство стиснутого, сдавленного годами ее естества вырвалось наружу. Ну конечно, лечить! Она говорила с Майером, во сне, конечно, просила у него прощения, и он звал ее вернуться. Но как она может вернуться, если он теперь с Вассой, и она наверняка наговорила ему кучу гадостей про нее? А плевать! Васса пройдоха, Клара никогда так не считала, а теперь вдруг уверовала в это. Ну сошлись они, такое бывает. За что ее осуждать? «А надо осуждать! — она кричала внутри себя, она наконец-то запротестовала впервые за многие годы, — надо осуждать каждого, кто хапает чужое — мужчину, карьеру, право лечить, наконец».

Клара знала, что не права, но важно ли это? Она изо всех сил рвалась к этим халатам и сквознякам, к этим несчастным, которых она чувствовала нутром.

Сначала она просыпалась в слезах, но потом как-то само собой решилось: она вернется в работу. Будет лечить. Пускай здесь, в Будапеште. Она ведь лучшая, как говорили, поцелованная Богом. И главное: если Федор не поймет, она уйдет от него.

Клара раскопала свои дипломы, навела справки, какие в Будапеште есть клиники, даже позвонила нескольким главным врачам.

Сложно. Иностранке сложно, невозможно устроиться — вот она, плата за когдатошнее отступничество.

Значит, вернусь домой, твердо решила Клара. Здесь я никому не нужна, а там каждому и прежде всего — себе.

Кому нужна такая курица с кошелками, детям? Изменяющему мужу? Ананду? Ананда она позовет с собой. Пусть он закончит университет. Она заработает, она сможет жить, ведь она же врач. Врач!

Выслушав ее, Ананд ласково, ласковей, чем обычно, погладил ее по руке, потом по щеке и тихо сказал:

— Теперь ты исчезнешь. У тебя не будет времени на меня. Твой огонь будет гореть в другом месте.

— И ты говоришь это? — вспыхнула Клара. — Ты, который столько говорил мне о ветре и о привилегии жить малым?

Прежде чем поговорить с Кларой о ее измене, Федор советовался с доктором в очках с черепашьей оправой, к которому его направили его посольские друзья. Это был уже очень пожилой профессор, который неплохо знал русский, благодаря, как он выразился, «войне с фашистской Германией». Выслушав всю историю об измене Клары, он сказал:

— Вашей жене совершенно не нужно то, что вы можете ей дать и даете ей. Попробуйте дать ей то, что ей нужно.

Он не услышал черепашью оправу. Он кричал на Клару, оскорблял, шантажировал. Заберет детей. Отравит жизнь. Организует волчий билет. Клара проплакала несколько дней и навсегда отказалась от встреч с Анандом. В одну секунду пружина привычно встала на место, сжалась, вошла в пазы. К телефону ее больше не подзывали, за покупками с ней теперь ходила домработница, почту забирал Федор. Слезы закипали у нее в горле, она не могла сдержать их, ну да что за беда, разве мир может растаять от слез?

Она хорошо помнила, это был четверг, в пятницу она собиралась с Анитой на рынок — уютные рыночки по пятницам в преддверии выходных дней — зелень в пучках, коренья, черные баклажаны, помидоры, словно насосавшиеся венозной крови, темные, с тугими сгустками плоти под кожей, — еще бы август месяц, через две недели они с Федей полетят в Нью-Йорк — прекрасно! Нужно забежать за анализами — рядовое обследование, и бежать собираться домой. Скорей, скорей! Они с Анитой сели в служебную машину и в девять утра отправились на рынок, моросил дождик, хотя его обещали только во второй половине дня. Они купили этих помидоров, ягод все сплошь каких-то черных — черники и ежевики, и на обратном пути шофер завез ее в посольскую больницу, где уже через каких-то пятнадцать минуть ее огорошили результатами обследований: рак шейки матки, операция нужна безотлагательно.

А?!!

Вспомнила об Ананде, внезапно представила себя уже окоченевшей в гробу. С биркой на ноге, видно, в морге позабыли снять, и туфли пристроили просто поверх. Сын Яша склонился над ней, глядит на край патологоанатомического шва, упирающегося в ямочку на шее. Боится опуститься к ее ледяному лбу, поцеловать его.

Клара заплакала.

Ей выписали успокоительное.

На следующий день Федор договорился, что операция будет после Нью-Йорка.

— Нельзя и это отнять у нее, — с твердостью произнес он, когда доктор с нажимом несколько раз произнес: «Cito! Cito!»

Услышав о вероятной скорой кончине Клары, Федор почувствовал нездоровое оживление. Неужели этой тухлой унылой жизни настанет конец? Да он молод еще! Он еще поживет!

Клара внимательно посмотрела на Терри:

— Терри, дорогая, откуда ты знаешь, что я скоро умру?

Та не ответила. А что отвечать? Ведь Федор предупредил их, что Клара не в себе и не надо реагировать, если будет какой-то эксцесс. Но разговор расклеился, и они быстро ушли.

— Страшно на них смотреть, — сказала Терри Джорджу, — не дай бог такое нам.

— Они сами виноваты, — спокойно сказал он. — Эти русские такие безответственные и перед собой, и перед людьми. Никогда они не станут европейцами! А нами — и подавно!

По дороге назад в самолете у Клары началось кровотечение. Ей было мучительно истекать кровью в присутствии чужих людей, да и Федору было невыносимо неловко. Она задыхалась — страшно умирать вот так, на высоте, в клубах табачного дыма, — пассажиры нервничали, курили, давали бессмысленные советы. В салоне в конце концов нашелся доктор — совсем молоденький мадьяр, он осмотрел Клару настолько, насколько позволяло самолетное кресло, и твердо сказал Федору: «Мы должны немедленно сесть, иначе она потеряет очень много крови и может погибнуть. Мы должны сесть как можно скорее». Самолет посадили, ведь она не обыкновенная пассажирка, а жена главы торгпредства.

Когда садились, Клара старалась смотреть в окно, чтобы отвлечься от мыслей о будущем. Куда она летит, куда приземляется?

Клару привезли в старинный госпиталь близ монастыря — Меттенского аббатства — через год после этого перелета. Прогноз по ее состоянию был наихудший — несколько сделанных операций не помогли. Возможность положить жену в одну из прекраснейших клиник Германии была уникальной — Федору помог старинный друг его отца, служивший в то время послом. От этого подарка Федор был счастлив, он страшно тяготился умирающей Кларой и хотел как можно скорее сбыть ее с рук. Он видел картинки Меттенского аббатства: роскошное место, старинное, святое, необъятная библиотека под расписными сводами среди восхитительных резных колонн. Во время процесса над ведьмами в Натенберге в 1647 году колдуньи под пытками признались, что им не удалось одолеть достославное аббатство, поскольку оно находилось под особой защитой высших сил и всемогущественного Креста. Разве он не оказал ей уважение, поместив ее перед смертью прямо в рай?

В толстой старинной книге, от кожаного переплета которой пахло пылью и книжными жучками, про жизнь Клары было сказано так:

«Бледная и усталая женщина держит в руках прекрасную ажурную паутину, создать которую — большой и скрупулезный труд. Но любой острый предмет или даже порыв ветра может порвать ее, превратив в жалкие лохмотья, и весь вложенный труд пойдет прахом».