Отрок. Богам — божье, людям — людское - Евгений Красницкий

Дед Мишкины действия во время освобождения Княжьего погоста, как бы, одобрил, по крайней мере, не обругал. Особенно в подробности вдаваться не стал и прокомментировал всего два момента: поединки с ляхами и разговор с лесовиками.

По первому пункту ни хулы, ни одобрения не высказал, а лишь поинтересовался у присутствующих при разговоре десятников, можно ли что-то засчитать Мишке в счет серебряного кольца. Одного ляха десятники решили засчитать, а вот второго нет — как Мишка его убивал никто не видел. Дед с их мнением согласился, а ворчание десятника Фомы, что не надо бы и одного засчитывать, потому, что это видели только сопляки, проигнорировал, озадачив внука вопросом:

— Ну, и как дальше будешь?

— Рано мне еще в такие игры играть. — Честно признался Мишка. — От одного хорошего удара с ног валюсь… и вообще, силы во мне еще настоящей нет, а на одной ловкости, не всегда выкрутишься. Так что, только если другого выхода не будет, а сам не полезу.

— Тьфу, что б тебя! — возмутился Корней. — Мысли, что ли, читаешь?

— Чего тут читать-то, деда? Как подумаю, что кто-нибудь из моих ребят вот так же полезет… хоть на луну вой! И ведь не уследишь же за каждым, особенно теперь, когда я сам же дурной пример и показал!

— Кхе! Вот именно! Показал… во всей красе! Раньше подумать не мог?

— Не мог! Иногда, чтобы нужные мысли в голове появились, по ней постучать надо.

— Не разговор с тобой, Михайла, а одно мученье! Нарочно, что ли, то, что я сказать должен, заранее говоришь?

— Да я, деда…

— Ладно! Дальше излагай.

Беседа с лесовиками деда заинтересовала очень сильно. Он заставил Мишку пересказать ее насколько можно дословно, несколько раз возвращался к разным эпизодам, но определенного отношения к произошедшему не высказал. Десятники тоже слушали внимательно, Фома снова попытался, было, поворчать, но его быстренько заткнули.

Саму же операцию по освобождению Княжьего погоста Корней оценил не очень высоко:

— Меньше полусотни ляхов, да еще и между собой перегрызшихся… могли бы и быстрее управиться! Не надо было вообще погостных охламонов на ляхов напускать — пускай бы одни убегали, а другие догоняли. Выждали бы, пока они все из усадьбы выскочат, да промеж себя хлестаться начнут, и добили бы оставшихся!

— Да кто ж знал, деда?..

— Теперь будешь знать и в другой раз не промахнешься! А всего в твоем возрасте знать невозможно, какие б тебе книги читать не довелось — жизнь… она такая, что ни в книгах, ни в былинах… Кхе! Иди-ка ты, Михайла, спать, отроки-то твои уже дрыхнут, всю ночь ведь суетились. Э-э, погоди, дай-ка и я с тобой схожу, ты где лечь-то собираешься?

На то, что Корней собирается укрыть внучка одеяльцем и спеть ему колыбельную, Мишка, конечно же, не рассчитывал, но и оплеухи, сразу после того, как за ними закроется дверь, тоже не ожидал, однако получил. От второй затрещины ему удалось увернуться, но потом пришлось терпеть, поскольку приказ: «Стоять! Приказываю стоять! Смир-рно!» — дед произнес таким тоном, что ослушаться было невозможно.

Корней еще дважды попотчевал внука с обеих рук, а потом (было заметно, что с трудом сдержавшись), отошел в сторону, опустился на лавку и только тогда взялся объяснять причину наказания. Как ни странно, в голосе его превалировала не злость, а горечь, даже, как показалось Мишке, обида.

— Я-то, старый дурак, обрадовался, когда ты урядникам запретил болт на самострел накладывать. Вот, думаю, наконец-то Михайла смысл начальствования понял, теперь перестанет сам во все дырки лезть! А ты? На кой тебя в усадьбу понесло? И не говори, что ребята без тебя не управились бы! Степка-то сообразил еще пятерку вам на помощь привести!

А если бы ты не в усадьбе был, а снаружи? Ведь мог же все три десятка отроков через ворота внутрь послать, раз уж там проход удалось расчистить! Все лучше, чем как собакам на забор кидаться! А в тридцать самострелов… да еще с ребятами, обученными в тесноте драться, вы бы ляхов перещелкали, те бы и охнуть не успели! Но для этого тебе надо было снаружи быть и командовать, а ты по дурному внутри голову подставлял!

Так что, все трое убитых — на твоей совести! И не гляди на меня так! Наверняка, ведь, думал, что трех мальчишек за добро боярина Федора отдать пришлось! Ведь думал же? Ну, чего молчишь? Думал? Признавайся!

— Думал, деда… потом понял, что цена гораздо выше, потому такой разговор с дреговическими старейшинами и устроил. Треска этот… не простой муж, я так думаю…

— Не простой? — перебил Корней. — А ты что, простой? Княжий погост под свою руку взять, пусть и на время, это, по-твоему простота?

— Под свою руку? — Мишке даже и в голову не приходило взглянуть на произошедшие события с такой точки зрения. — Я, как-то, и не думал…

— Нет, вы только поглядите на него, едрена-матрена! — Корней возмущенно шлепнул себя ладонями по коленям. — Не думал он! Кхе! Нет, ну я не знаю, что с ним еще делать! Не думал! А кто главной воинской силой на погосте был? Кому погостным ратникам подчиниться пришлось? Кто суд и расправу творил? Кто дела с добычей своей волей решал? Чье слово вятшие мужи четырех селищ слушали и по тому слову поступали? — По мере перечисления, голос Корнея становился все громче и громче, постепенно переходя в крик. — Не думал он! А о чем ты вообще думал?! Ты что позабыл, что в эту ночь на Княжьем погосте никого боярского рода, кроме тебя, не было?! Ты почто перед десятниками позорился, будто извинялся за сделанное? Это же не просто право твое было, но и обязанность!!! Они в тебе своего будущего начальника увидеть должны были!!!

«А-я-яй, сэр, а еще Роську учили сословными категориями мыслить! А сами-то? Какой конфуз!».

— Да плевать на рухлядь Федорову, — продолжал горячиться Корней — еще наживет! Нам боярство и воеводство свое в умы вбивать надо! Мне одному что ли все на себе тащить? Из Лаврухи боярин, как с хрена дудка, Кузька вовсе свихнулся — дай волю, так он вместо бабы на лесопилке женится, Демку народ, чуть ли не как Бурея, пугается… и этот туда же… все, как надо сотворил, а оказывается даже и не думал!!!

— Но ведь сделал-то, как надо… — попытался оправдаться Мишка.

— Дура-а-ак!!! — возопил совсем уж в полный голос Корней, потом, оглянувшись на дверь, заговорил тише: — Вот в чем болезнь твоя, Михайла… не боярин ты! В душе у тебя боярства нет! То-то мне Алексей жалуется: «Михайлу мечом опоясали, а он то за самострел, то за кистень хватается, про меч забывает». А дело-то не только в мече! Мало все правильно делать! Надо еще и понимать правильно, а ты не понимаешь! Ты — боярского рода! Ты знаешь то, что другим не ведомо, ты в праве вершить то, что другим невместно, ты выше других, и это не требует доказательств! Но все это проистекает из одного: ты сам себя так ощущать должен! Слышишь? Не мыслить, а ощущать! А ты не ощущаешь!

«Вот, блин, еще немного и демократом обзовет… или республиканцем… слава богу, слов таких не знает».

— Вот Дмитрий, старшина твой, — продолжал Корней — вот он в боярстве не растеряется! Меч ему навесить — за кистень хвататься не станет, приказ отдает — в праве своем не сомневается, мыслями, да сомнениями лишними ни себя, ни других не обременяет… Говорил я, что не доведут до добра твои посиделки с попом… прости, Господи, Царствие ему Небесное…

«Ну-ну, то «много о себе понимаешь, сопляк», то «боярином себя не ощущаешь»… и где логика? А Нинея-то опять, получается, права: «Ощути себя наследником древнего рода…». Нет, не так! Вы, сэр, раздумывали над тем, как оценили бы ситуацию Нинея, Настена, отец Михаил и Туробой, а лорд Корней показал вам, какое решение, удовлетворяющее требования всех четверых, вы могли бы принять, но не приняли! Не приняли по командирской безграмотности и легкомыслию, да еще и в позу обвинителя встали: «трех ребят убили из-за боярского добра!». А вот если бы вы по рецепту лорда Корнея действовали, то ребятам вас своими телами прикрывать и не пришлось бы! Так что, досточтимый сэр Майкл, вспоминайте-ка висевший в «ленинской комнате» плакат «Учиться военному делу настоящим образом! В.И. Ленин.», и впредь действуйте соответствующим образом, а то во времена, скажем, Великой Отечественной, вам бы, за такое командование, как этой ночью, прямая дорога в трибунал была бы!».

Дальнейшее уже происходило без Мишкиного участия, и он узнал о произошедших событиях только в пересказе Дмитрия и Роськи. Начал Корней с допроса пана Торбы, который в руках такого умельца, как Бурей, заговорил практически сразу, но, увы, многого не знал, поскольку присоединился к отряду пана Вацлава с опозданием. Паном Вацлавом, как уже выяснилось раньше, был тот самый лях в богатом доспехе, в которого отроки умудрились засадить аж одиннадцать болтов. Вообще, под Ратным стрелки и лучницы явно перестарались — пригодными к допросу оказались только двое раненых ляхов, да и те померли на руках у Бурея, толком ничего не рассказав. От допроса пана Торбы тоже проку оказалось мало — общего числа ляхов он не знал, упомянул лишь, что и на правом берегу Случи тоже должно быть несколько мелких отрядов. Не ведал он и о происхождении ладей, его отряд просто ждал на берегу Припяти, когда их заберут.