Дровосек - Дмитрий Дивеевский

Рико возвращался с тайниковой операции с тяжелым чувством. Данила снова не вышел на изъятие тайника. Это случилось уже в третий раз, и «Столбов» подозревал, что больше никогда не увидит этого русского. КГБ прекратил игру. Поэтому зря Кулиш гоняет его на операции. Ничего у него не получится. Эти парни свое уже получили. Броня-то у них!

Какой сыр-бор разгорелся вокруг этого куска дерьма! Цэйрушники просто клещами хотят вытащить из него правду. Он понимал, что ЦРУ не доверяет ему. Правильно делает. Ведь Рико не рассказал им и десятой доли правды. Если верить его байкам, так он только что начал похаживать на свидания с русским разведчиком. А раньше и знать ничего такого не знал. Его уже трижды сажали на детектор лжи, ну и что с того, если раньше сами обучили сбивать с толку эту заразу. Хотя очень беспокоит то, что на последней проверке они задали вопрос о центре артбаллистики и образце. Как в воду смотрели, свиньи. Все вынюхали, все узнали. Но Рико не дурак. Он сразу понял, что они хотят узнать, не припер ли он из центра артбаллистики какой-нибудь осколок и не впарил ли его КГБ. Нет! Не принес, мать твою так. Жить хочу, вот и не принес. И не впарил! И не узнает эта чертова машинка от него никогда, что он там впарил. Он будет говорить, что впаривал всякие занюханные пособия, которые валяются на полках его склада. Виноват! Продавал пособия по обслуживанию бронированных катафалков, придуманных для того, чтобы в них подыхали придурки вроде него. Виноват, суди и сажай меня в тюрьму, свободная Америка, страна необъятных возможностей, у кого они есть. А у Рико их не было, потому что он тупой урод, смог закончить только танковое училище для дебилов и попал по самое горло в дерьмо. Ни денег, ни перспектив, ни пенсии. Мать твою так! Буду говорить, как инструктировал этот русский, которого зовут Даном: «Узнал о предстоящей отставке, одолела паника, заметался. Стал делать глупости, прибежал в русское посольство, спросил, что можно продать. Они заказали документы по обращению с разным вооружением. По танкам, по ПТУРСам. Было дело, продал им кое-что. Но немного. Больше не успел. И все. А про кусок брони – ни гугу. Не знаю никакой брони. Да и откуда она у меня? Бывал ли в центре артбаллистики? Кажется, был в каком-то лохматом году, ну и что? Тогда о продаже русским какой-нибудь дряни и помыслить не мог. Точка».

Рико сидел в пустом вагоне поезда, который мчал его из Кобленца в Висбаден. На душе царила сумрачная тоска, и он даже не очень удивился, когда увидел незнакомое лицо, внимательно рассматривавшее его через стеклянную дверь купе.

Коллета дал бы на отсечение самое дорогое, если бы кто-то засомневался, что незнакомец является американцем, хотя на роже у парня ничего такого написано не было. Стрижка гражданская, фуражка «шмидтовка», плащ довольно дорогой, каких американцы и не носят вовсе…

Незнакомец отодвинул дверь, шагнул в купе, присел напротив Рико и спросил:

– Майор Коллета?

– А ты кто? – вопросом на вопрос ответил Рико.

Незнакомец ласково улыбнулся, положил на стол руки в перчатках и сказал:

– А я, милейший, экзекьютор общества Джона Берча. Слыхал про такое? Скажу тебе по секрету, что от одной очень серьезной организации нам стало известно, что ты – скотина и предатель. Ты знаешь, что общество Джона Берча безжалостно к предателям Америки. Поэтому филиал общества, базирующийся в наших армейских частях в Германии, вынес тебе приговор о высшей мере наказания…

Рико слушал незнакомца, и холод парализовывал его душу. Кто из американцев не знал об обществе Берча, занимавшемся преследованием врагов Америки? При этом в разряд врагов мог попасть любой, а расправы они творили самые дикие.

«ЦРУ специально подставило меня», – догадался Коллета. Эта мысль огненным шаром промчалась по его сознанию, заставила взвиться на месте и вцепиться в горло незнакомцу. Тот не ожидал такого наскока, на секунду опешил, но затем двумя ударами кулаков под ребра отбросил Рико на сиденье. Майор скрючился от боли, а незнакомец достал из кармана футляр, вынул из него маленький шприц и через одежду всадил иглу Рико в бедро. Затем осмотрелся и не спеша покинул купе. Через несколько секунд майор Коллета стал синеть, и по телу его пробежала короткая судорога.

Глава 22

1987 год. Перед выбором

Данила вышел из вагона в нагольном тулупчике, енотовой шапке-треухе и высоких меховых сапогах. В руках он держал военный вещмешок с подарками из Темниковских лесов – барсучье сало от всех болезней, соленого леща, настойку на лесном анисе и мех чернобурой лисы для Светланы. Булай шел энергичной походкой, на лице его розовели подпалины от мороза. Наконец увидел ее и широко улыбнулся, блеснув глазами. Подбежал, крепко обнял, прижался щекой к ее щеке. Сердце ее билось воробышком от счастья, и весь белый свет сузился до этой родной, холодной щеки, до запаха енотового меха и звука его голоса.

– Светуня, сердечко мое, ты пришла…

Между ними жило чудо любви, и они были очень счастливы от этого, неважно, в разлуке они были или нет.

– Девочка моя, мне с тобой сладко, – обязательно говорил Данила в те часы, которые они проводили вместе. И это не было преувеличением. Она приносила ему в душу состояние сладкого покоя, блаженства.

То же самое происходило и с ней. Они могли считать себя идеальной парой, потому что между ними не было психологических проблем или нестыковок. Хотя Булай понимал, что во многом это заслуга Светланы, которая очень мудро и любяще уходила от существенных споров, мягко соглашалась с любыми его суждениями. Она инстинктивно выбирала главное – счастье подаренной судьбой гармонии с этим ставшим для нее единственным мужчиной.

– Ты знаешь, за что я тебя люблю? – спросила она Данилу. – Ты сейчас удивишься. Я тебя люблю за то, что ты очень русский. Все в тебе как будто из нашей самой глубокой старины: и любовь к своей земле, и верность долгу, и красота – все русское. Вот что. Как-то я не сразу это поняла.

– А вот папка мой говаривал, что в родню к нам мордвин забрался, – посмеиваясь, ответил Данила. – Но что правда, то правда, я без родины себя не представляю.

– А я, Данила, себя без тебя не представляю. А родина… Понимаешь, родина это там, где хорошо… – Светлана оборвала себя на полуслове, увидев жесткий блеск в глазах Булая.

– Ты, конечно, не подумала, так ведь, – тяжелым голосом спросил Данила.

Светлана согласилась, что не подумала, хотя она на самом деле так считала. Для нее не существовало политики и прочих больших ценностей. Более того, чем дальше она наблюдала за делами сильных мира сего, тем больше отвращения к политике у нее возникало. Грязь и предательство лились с экранов телевизоров и страниц газет широким потоком. А ее мир заключался в нескольких близких людях. Внешний мир начинал разваливаться на части, и ей хотелось только одного – найти своей новой семье, которая вот-вот появится, тихое и сытое убежище. Москва этому мало способствовала. В стране начинался голодный хаос, чреватый страшными потрясениями. Она боялась грядущего и не понимала Данилу, который, казалось, совсем не думает о том, что вся его биография может полететь в тартарары, и он останется ни с чем. Однажды Светлана спросила его об этом, и Булай с ходу ответил:

– Мой дед объехал весь свет, был даже на политическом Олимпе, в руководстве партии эсеров, а закончил на выселках крестьянином. Заметь, своей жизнью остался доволен. Может, и мне написано судьбой идти по его стопам. Понимаешь, в чем сила выходцев из народных низов? – Им не страшны падения. Такой человек вернется в свою среду обитания и будет чувствовать себя нормально. Возьмусь, например, преподавать немецкий язык, и счастье труда придет ко мне во всем своем размахе. А тебя с распростертыми объятьями примут в горбольнице. Что еще надо? Построим большой дом, каких в Москве и вообразить нельзя, купим вездеход – «УАЗик» – для поездок на природу и на рыбалку и заживем как люди, без стрессов и бензинового угара.

Светлана с внутренним напряжением слушала подобные речи Данилы, потому что понимала, что за их шуточной формой кроется нешуточное содержание. КГБ уже начинали раскачивать. И хотя главное еще не началось, в газетах и на телевидении оголтелая свора авторов, работающих явно под чьим-то руководством, изо дня в день чернили Комитет, приписывая ему грехи прошлых поколений и без устали раздувая мыльный пузырь диссидентских страданий. Иногда можно было подумать, что большая часть советских граждан понесла наказание в лагерях и тюрьмах брежневского периода за свои убеждения. Было странно наблюдать, что эта могучая организация беззащитна. Она еще стояла, как утес, среди все более и более сатанеющей прессы, но пройдут год-два – и она развалится. Если КГБ ликвидируют, у Данилы будут большие проблемы. Его роль учителя с копеечной зарплатой ее смущала. Хотя не в материальной стороне было дело. Своим проницательным умом она понимала, что, если Булай лишится тех позиций, которые делают его достойным человеком в собственных глазах, он может начать деградировать, а это самое страшное. После почти двух лет трезвой жизни он мог снова свалиться в штопор, и это подрубило бы все ее планы на будущее. Как врач она хорошо знала, что если не сможет побороть этот порок Данилы, то однажды дело кончится тем, что у нее будет муж – горький пьяница. В алкоголизме, даже в начальной его стадии, нет промежуточных остановок. Либо его побеждают раз и навсегда, либо он уничтожает человека.