Добро не оставляйте на потом - Адриана Трижиани

в Виареджо. Доменика расчесывала дочке волосы и нечаянно дернула прядь слишком сильно.

– Мама! – Матильда потерла затылок. – Больно.

– Там был узелок. – Доменика осторожно погладила дочь по больному месту. – Прости.

Матильда Мак-Викарс, которой было четыре с половиной года, подумала: «Конечно, ты должна извиниться. Ты забрала меня из нашего домика с садом, который я так любила, и посадила в какой-то поезд, где меня дважды вырвало и где я совсем не могла спать».

– Ты полюбишь Виареджо. Вот подожди, начнется карнавал, и ты увидишь гигантских кукол, парад и отведаешь bomboloni.

Матильду до сих пор тошнило, она и слышать не могла ни о каких bomboloni. К тому же в Глазго она привыкла к названию «пончики». Ей вообще не хотелось ничего итальянского, даже сладостей. Хорошо бы у этого поезда выросли крылья, как у птицы, и он унес бы их обратно в Шотландию.

Доменика взяла руки дочери в свои:

– Ну что случилось, bella?

– Я плохо говорю по-итальянски, мама. Я никого не пойму. Мне хочется говорить по-английски. У меня были подружки в Нотр-Даме. Я скучаю по Марни и Хейзел. Почему мы не могли там остаться?

– Потому что моя семья здесь. Это и твоя семья. Родные должны держаться вместе, чтобы быть сильными.

Поезд прибыл на станцию. Матильда наблюдала, как мать, встав коленями на сиденье, смотрит в окно. Доменика начала махать рукой и улыбаться, а вскоре заплакала, но это были хорошие слезы. Матильда решила, что хоть сама она и грустит, но радость мамы гораздо важнее. Она тоже забралась на сиденье напротив и выглянула в окно в надежде увидеть чудесный городок, по которому так скучала мать. Но ни кукол, ни парадов, ни торговцев джелато за окном не оказалось. Лил такой сильный дождь, каких она никогда не видела в Шотландии. Виареджо был совсем не красив. Мрачный и серый, он напоминал мокрый зимний носок. Как же мама могла оставить зеленый уютный монастырь ради такого унылого места?

– Что скажешь, Матильда?

– Красиво, мама. Che bella, – соврала девочка.

Доменика притянула дочь к себе.

– Здесь тебе пригодится твой итальянский, ты удивишься, как много уже знаешь.

Матильда уткнулась лицом в шею Доменики, почувствовала знакомый древесно-фруктовый запах. Мягкость материнской щеки и ее поцелуи успокоили девочку.

Носильщик поспешил помочь с багажом. Он смотрел на Доменику так, как обычно на нее смотрели мужчины. Ее красота одновременно пугала их и притягивала, они начинали говорить слишком громко и делать широкие жесты, чтобы произвести впечатление. Предлагали исполнить любую ее просьбу. Доменика всегда вежливо терпела такое внимание, но не поощряла его. Ее безупречные манеры, как правило, только усиливали восхищение. Вот и сейчас она положила руку в перчатке поверх руки носильщика и вышла из поезда, как настоящая леди. Судя по реакции встречавшей их толпы, ее мама была кем-то особенным в этом приморском городке.

Несколько женщин подбежали к Доменике, приветствуя ее. «Наверное, это кузины», – подумала Матильда, вспоминая, как много историй рассказывала ей мама о своем детстве на виа Фиренце. Многочисленная семья окружила Доменику плотным кольцом, радуясь ее возвращению домой.

Пожилой мужчина присел на корточки рядом с Матильдой и протянул ей руку: «Я твой дедушка». Он полез в карман и достал мятный леденец.

– Серьезно, Пьетро? Конфета? – Нетта, бабушка Матильды, укоризненно покачала головой. – А ты, должно быть, Матильда. – Худая и крепкая женщина в зеленой бархатной шляпке стояла перед маленькой девочкой, разглядывая ее. – Sei carina e bellissima[162]. Мы так рады, что ты дома. Я твоя бабушка. – Нетта обняла внучку и поцеловала.

Матильда вежливо поблагодарила бабушку и дедушку. Они ей понравились. В них было что-то очень знакомое. Перед сном Доменика часто рассказывала дочери истории о своей семье, о карнавале, о соседях в Виареджо. Матильда засыпала, представляя эти яркие картинки, и они закреплялись в ее подсознании, словно драгоценные камни в золотой оправе. Она добавляла к историям детали, создавая свой собственный мир из кусочков мира матери.

Матильда слышала рассказы о зарытых сокровищах, об украденных картах, о местных хулиганах. Знала она и о ювелирной мастерской Кабрелли. Ей были знакомы такие слова, как пайка, шлифовка, притирка, полировка. Она представляла, что такое шлифовальный круг, выучила формы обработанных камней, названия огранок: бриолет, багет, маркиз, кабошон. Матильда была уверена, что бабушка может приготовить из каштанов что угодно и будет очень вкусно. Благодаря историям Доменики, рассказанным на ночь, ее дедушка и бабушка, которых она прежде не знала, оказались для нее столь же реальными, как и мать.

– Мама, я хочу увидеть море. – Матильда потянула мать за рукав. – Ты обещала.

Доменика наклонилась к дочери:

– Подожди немного. Тучи уйдут, и ты увидишь, что оно такое же синее, как твой поясок.

– Мы отведем ее на променад. – Дедушка взял девочку за руку. – Это правда. Когда дождик кончится, море снова станет синим, – пообещал он.

Нетта взяла Матильду за другую руку.

– Дома тебя ждет пир, Piccianina![163]

И тут, как принято во всех маленьких итальянских городках, Матильда получила прозвище. Впредь все седовласые жители Виареджо будут называть ее Picci.

Вот только отец, Джон Мак-Викарс, и другие шотландцы со временем исчезнут из ее памяти. В конце концов Шотландия станет обрывком прошлого, подобно золотой нити, свисающей с древнего гобелена, которую нельзя ни завязать, ни потянуть за нее из страха загубить его окончательно. История о годах, проведенных в Шотландии, и о гибели ее отца так и останется нерассказанной в течение следующих семидесяти семи лет, потому что назад Матильда предпочтет не оглядываться. Жизнь ее отныне приняла новый оборот: она стала итальянкой.

Сочельник 1945 года

Dottore Претуччи открыл коробочку из коричневой бумаги, перевязанную лентой. Внутри, словно чайного цвета бриллианты, блестели засахаренные каштаны от Нетты Кабрелли.

– Мои любимые! – Претуччи взял один и передал коробку Доменике. – Твоя мать никогда нас не забывала, даже когда тебя здесь не было. То пирог принесет, то свежий хлеб.

– Так она старалась сохранить за мной место.

– И у нее получилось. – Претуччи протянул ей конверт: – К празднику.

Конверт звякнул, когда Доменика убирала его в карман.

– Спасибо, но не стоило. Вы позаботились о том, чтобы вернуть нас с дочерью домой, мы никогда не сможем отплатить вам сполна за ваши хлопоты.

– Брось, это не долг, который нужно возвращать. Я рад, что ты вернулась в амбулаторию.

Доменика надела пальто и вышла за дверь вслед за Претуччи.

– Не представляю, как вам это удалось.

– Момент был подходящий, в жизни это часто самое главное. Война закончилась, и новый священник был готов помочь. Очевидно, церковь, как и было объявлено, занялась искуплением грехов. Восстановлением своей репутации прежде всего. Полагаю, им стало совестно за то, как с тобой обошлись.

Претуччи сунул коробку с каштанами под мышку и пошел домой. Доменика заперла дверь амбулатории. Услышав, что ее ссылка была ошибкой, она даже ничего не почувствовала. Какой смысл говорить об этом теперь? Доменике