Добро не оставляйте на потом - Адриана Трижиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На кухне Матильды Анина разложила сушиться гладкие полоски только что сделанных лингвини.
– Как я справилась? – Она отошла в сторону и вытерла перепачканные мукой руки о фартук.
– Если насыпать побольше муки, они не будут слипаться. – Матильда кивнула на лежащие на доске лингвини. – Попробуй. Присыпь доску и снимай их аккуратно по одной.
Анина разделила слипшиеся полоски и развесила их на деревянной подставке.
– Вот что значит положить еще одно яйцо. Консистенция просто идеальная.
– Хорошо. – В то утро Матильда ощущала тяжесть в руках и не снимала их с подлокотников кресла-коляски. Она была не в состоянии помогать Анине с приготовлением теста, но у нее еще хватало сил, чтобы дать пару указаний.
Анина протянула бабушке стакан свежевыжатого сока.
– Я правда не хочу, – воспротивилась Матильда.
– Тебе нужны витамины, пей.
– Ох уж эти ваши полезные напитки. – Матильда сделала глоток. – Тоже мне чудо медицины.
– Я просто пытаюсь помочь тебе поправиться, Nonna. – Анина присела на табурет. – Мама дала мне неплохой совет.
– Добавить чуток кампари в сок? – Матильда подмигнула внучке.
– Нет. Она сказала, что мне стоит составить список всех вопросов, которые я никогда тебе не задавала, но хотела бы задать.
– Должно быть, мне недолго осталось. – Матильда отхлебнула еще соку. – А если так, неужели ты думаешь, что этот отвратительный зеленый напиток может меня спасти?
– Может, если выпьешь хотя бы стакан. Nonna, я просто хочу кое-что прояснить. Где ты родилась?
– В монастыре в Дамбартоне. Это Шотландия.
– И мать назвала тебя в честь тамошней монахини, верно?
Матильда кивнула.
– Мы с мамой прожили там почти пять лет. И все эти годы она ежедневно предпринимала попытки вернуться в Виареджо. Но пока шла война, это было невозможно. А мама все равно пыталась, несмотря ни на что. Придумывала какой-нибудь очередной план. То мы собирались на Сицилию, чтобы там переждать, то какой-то священник пообещал написать письмо, чтобы добиться нашей экстрадиции через Швейцарию. Но так ничего и не вышло. По правде говоря, в Шотландии с монахинями было безопаснее, чем в Виареджо, поэтому мы остались. – Матильда смахнула слезу. – И что самое печальное, когда пришло время возвращаться в Италию, я очень хотела остаться. Для меня это был единственный дом, другого я не знала. Все мамины рассказы про моих итальянских бабушку и дедушку, про братьев и сестер казались мне сказками. В моей жизни не было этих людей, они представлялись мне персонажами какой-то несуществующей книги. И вот вечером, накануне отъезда, я вылезла из кровати, пошла в монастырь и сказала сестрам, что убегаю. Что не хочу ехать в Италию, а хочу остаться с ними.
– И что сделала твоя мама?
– Тогда она первый и последний раз в жизни меня отшлепала. Она сказала: «Я твоя мать. Ты должна быть рядом со мной». И я больше никогда никуда не убегала.
– У нее никого, кроме тебя, не было, Nonna.
– Когда много лет спустя мама умерла, я позвонила сестре Матильде. Ей тогда было уже за девяносто, но она сохранила ясный ум. Помнила моего отца. Она сказала, что не встречала более благородного мужчины. Он был высоким, синеглазым, с густыми каштановыми волосами. Много шутил и если не улыбался, то что-нибудь насвистывал. Так что для меня образ отца сложился из воспоминаний старой монахини.
– Почему ты не спрашивала маму, как он выглядел?
– Однажды я попросила ее показать мне его фотографию, но она так расстроилась, что я больше не спрашивала. Позже мать сожалела о такой своей реакции и рассказала мне о бабушке, Гризель Мак-Викарс. Мама сказала тогда: «Матильда, никогда не озлобляйся, как она». Но во мне есть немного ее скверного характера, так ведь?
– У тебя есть на то причины.
– Полагаю, у бабушки они тоже были. Многим людям приходилось хуже, чем мне, но я умудрялась чувствовать обиду и за себя, и за других.
Анина улыбнулась.
– Я до сих пор злюсь из-за семьи Сперанцы, – вздохнула Матильда. – Никто никогда не должен переживать то, что выпало им. Именно тогда итальянцы отвернулись от итальянцев.
ВенецияОктябрь 1943 года– La bella famiglia, – воскликнул Ромео Сперанца, разглядывая фотографию из Америки. – Агги, как тебе удалось получить это письмо?
– Я заплатила Гоффредо.
– А просто отдать тебе почту он не мог?
Она махнула рукой:
– Время приличий давно прошло. Скажи, разве мой брат не выглядит счастливым?
– Вполне. А вот его жена не очень.
– Она умоляет нас приехать в Америку. – Аньезе стояла около мужа, пока он читал письмо.
– Судя по ее словам, Нью-Йорк замечательный город.
– Может, нам стоит об этом подумать? Я могла бы помогать Фреде с девочками и новорожденной малышкой. Все равно Венеция уже не та. Я не хочу жить там, где нам не рады. Ты мог бы работать с моим братом. Он говорит, что один не справляется. У них там в алмазном квартале десятки мастерских. Можешь себе представить? Целые улицы огранщиков.
– Я подумаю.
– Только думай быстрее. – Аньезе поставила ужин на стол.
– Вообще-то мне нет нужды об этом думать, ведь ты уже все решила. – Ромео откусил кусочек артишока.
– Ты так говоришь, будто я padrone, хотя я твоя покорная жена. Куда ты, туда и я. Не хочешь ехать? Тогда и я остаюсь. – Она похлопала мужа по плечу.
На ужин Аньезе приготовила его любимую еду. Разрезала последний артишок пополам и обжарила на огне. Сделала канноли с начинкой из курицы, обжаренной с чесноком и луком и политой сливочно-лимонным соусом. В тесто для лепешек ушли остатки муки. А курицу принес Гоффредо, поймав ее на площади. Аньезе свернула птице шею, ощипала, вымыла и поджарила – все как в лучшие времена.
Когда стемнело, они поужинали при свете шаббатных свечей. Перед тем как закрыть на ночь ставни, Ромео высунулся наружу, вдохнул прохладный воздух и окинул взглядом канал. Мерцающие фонари отражались на поверхности бледной сине-зеленой воды, образуя дорожку света к морю.
– Что ты там видишь? – спросила Аньезе.
– Выход, – ответил он и выпрямился.
– Знаешь, необязательно сразу ехать в Америку. Кабрелли предлагали нам остановиться у них. Они в горах, повыше Виареджо.
– А чем Виареджо отличается от другого побережья Италии? Везде толпы фашистов. Нет, если уезжать, то только в Америку.
– Va bene. Я все придумаю, – пообещала Аньезе.
– Я паял фашистские медали. Они знают, где мы живем. Этой власти нужны ювелиры, чтобы делать всю эту показную ерунду. Медальки и значки. Регалии.
– Вот и хорошо. Пусть думают, что ты на их стороне.
Раздался стук в дверь.
Аньезе быстро задула шаббатные свечи и переставила небольшой подсвечник на подоконник. Не хватало еще, чтобы кто-то посторонний увидел, что они соблюдают каноны своей веры. Кивком головы Аньезе разрешила мужу открыть дверь.
– Гоффредо! – Ромео с облегчением выдохнул, увидев на пороге их приятеля. – Заходи.
Гоффредо явно заметил в воздухе струйки дыма, оставшиеся от шаббатных свечей. Аньезе помахала перед собой рукой, чтобы их развеять.
– Спасибо за курицу. Присоединишься к
