Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира - Грэм Робб

В 1889 году путешественник приехал в Биарриц на поезде из Бордо, и какой-то старик спросил его, действительно ли Ланды изменились за сорок лет – с тех пор, как старик видел их в последний раз.

«Вы спрашиваете, какими я увидел Ланды?.. Так вот, я их не увидел. Вскоре после отъезда из Бордо поезд вошел в бесконечный лес из сосен и дубов. Иногда среди леса встречались возделанные поляны, на которых паслись несколько очень красивых животных. Но я не забыл уроки географии: «Ланды: обширное голое плато, покрытое песком, заболоченное зимой и обожженное солнцем в летние месяцы. Население ослаблено лихорадками и пеллагрой (болезнью, характерной для этой местности). Разведение овец мелкой породы».

Сейчас пустынные пейзажи прежних Ландов известны только по фотографиям Феликса Арнодена, застенчивого этнолога, который отказался от карьеры в Школе дорог и мостов ради того, чтобы ходить пешком и ездить на велосипеде по Большим Ландам (территории к северу и западу от Мон-де-Марсан). С 1870 по 1921 год он объезжал этот край со своим тяжелым немецким фотоаппаратом и фотографировал исчезающий образ жизни. Он платил местным жителям, которые считали его сумасшедшим, чтобы они позировали ему, восстанавливая картины, которые он наблюдал в детстве в деревне Лабуэр. «Лес, который загораживает обзор, ограничивает ум», – писал он, словно Ланды исчезали во тьме забвения вместе с угасанием воспоминаний о прошлом.

Фотографии Арнодена эксплуатировали миф о низкорослом желтокожем племени волосатых курчавых дикарей, которые все время проводят на ходулях. Но ностальгия всегда заставляет человека по-своему рассказывать о прошлом. Тот, кто ограбил миф, был одиноким человеком с независимым доходом, но не покинул свои родные Ланды. Он был исследователем своего края, а не типичным жителем Ландов. Когда деревенские жители начали богатеть, многие из них переезжали в города или вообще уезжали из этих мест. Самые крупные города Ландов выросли больше чем в два раза, а население всего департамента в целом уменьшилось. Оно продолжало сокращаться еще долго: падение численности закончилось лишь после Второй мировой войны. Большинство жителей Ландов были счастливы освободиться от родительского надзора и иметь возможность самим выбрать себе мужа или жену. Они были рады, что могут покупать мебель и одежду из Парижа, лечиться у врача, а не у знахаря, повесить на стену новую картину, съездить на поезде в Капбретон или Мимизан на побережье. Они считали, что работать на хозяина в Байонне или Бордо лучше, чем зависеть от пищеварительной системы овцы.

«Ландский горожанин не имеет ничего общего с полудиким жителем Ландов. Он такой же человек, как любой другой. Он читает «Лё Сьекль» и «Ла Пресс» (газеты), ходит в кафе, интересуется восточным вопросом и ведет себя так же рационально или нерационально, как любой горожанин в любом из восьмидесяти шести наших департаментов».

Ради красоты слога автор главы «Житель Ландов» в сборнике «Портреты французов, написанные ими самими» не упомянул о том, что многие из горожан-космополитов, которые разговаривали о политике в кафе городов Дакс и Мон-де-Марсан, добровольно бежали из безграничной вересковой пустыни.

В этой «Войне и мире» между людьми и землей некоторые сражения происходили на такой большой территории и так далеко, что не производили сильного впечатления на читателей газет. Огромная экологическая катастрофа на юге и востоке страны наступала с такой малой скоростью и в течение стольких веков, что не вызвала внезапной паники. Она оставила мало следов в произведениях художников и писателей. Политики обратили на нее внимание только после ужасных наводнений 1856 года, когда Рона затопила Лион, а Луара и Шер превратили Тур в порт на берегах огромного озера. Основная масса населения встревожилась еще позже, если встревожилась вообще.

Революция, кажется, послужила катализатором для этого процесса. Земли, раньше принадлежавшие аристократам и монахам, попали в руки крестьян, для которых основой основ сельского хозяйства была расчистка земли от леса. В тех местностях, где земля уже была наполовину голой, новые вырубки имели катастрофические последствия: наводнения, смывающие почву с полей, голые горы и странные губительные капризы погоды. В Корбьере диспут на эту, как сказали бы сейчас, экологическую тему принял хорошо знакомую нам теперь форму: очевидные «права» отдельных людей против менее очевидного общего блага. Пастбище площадью во много акров на месте леса, где прежде охотился местный феодал, было более сильным доводом, чем жалобы горожанина, который считал облысевшие горы уродливыми.

Самыми красноречивыми предсказателями грядущих бедствий были государственные чиновники. Одним из них был Жан-Батист Ружье де Дабержери, префект департамента Йонна, который издал несколько брошюр о долгосрочных последствиях вырубки лесов. В 1817 году он написал тревожный доклад «Леса Франции в их отношении к климату, температуре и смене времен года». Его продолжали обвинять в том, что он преувеличивает размер этой беды и в 1830-х годах, когда правительство продало тысячи акров государственных лесов.

Другой «глас вопиющего» в этой созданной людьми пустыне принадлежал Пьеру-Анри Дюгье, который в 1818 году был назначен префектом департамента Нижние Альпы. Он слышал о своем новом департаменте странные рассказы. В числе прочего говорили, что за последние тридцать лет наводнения унесли там больше земли, чем за всю предыдущую историю. Дюгье отправился в инспекционную поездку. На всей территории департамента, от Кастеллана до Барселонета, он увидел «голые скалы», «долины, усыпанные камнями, между которыми бегут всего несколько струек воды» и «обширные черноватые участки поверхности, которые кажутся растительностью, но на самом деле это лишь осколки сланца, которым придала такую форму постоянно разъедающая их непогода». Самшит и ракитник, которые росли в трещинах скал, были вырваны и стали сырьем для удобрения. Каждый год сюда продолжали пригонять на летние пастбища стада; они выдергивали оставшуюся растительность, оставляя хрупкие скалы беззащитными перед льдом и солнцем, и топтали обломки камня. Облака проплывали над лишенными деревьев вершинами, а когда случался дождь, это был мощный ливень. Дождевая вода стремительно стекала с крутых склонов, унося с них почву в реку – Драк или Дюрансу, стремительно доносила альпийскую землю до Роны и засоряла этой землей дельту в Камарге.

Так же, как Ружье де Лабержери, Дюгье понимал, что эти отдаленные области страны не отделены непроницаемой границей от ее жизненно важных территорий. Он считал, что уничтожение лесов в Альпах вызвало засухи, поздние морозы и «неизвестные ветра», которые губили оливковые рощи в Провансе и виноградники в Бургундии. Если правительство не начнет действовать немедленно, будет слишком поздно и станет невозможно «восстановить климат».

Правительство никак на это не отреагировало. Осознание того, что деревенские жители разрушают сложившуюся природную систему, относится к тому времени, когда современная промышленность делала свой первый безжалостный рывок вперед. На самом деле представление о крестьянах – безумных поджигателях с топорами в руках, которые уничтожают окружающую среду вокруг себя потому, что так им велит примитивный инстинкт, было упрощенным и даже опасным своей простотой. Позже таким же образом оправдывали экспроприацию земли в Алжире – обвиняли местных крестьян в том, что они создали пустыню Сахару. Но во Франции государство само поощряло расчистку земель от леса, требуя налоги и продовольствие для городов. Промышленность ускорила уничтожение лесов. Стекольные, бумажные и фарфоровые фабрики, черепичные заводы, печи для обжига извести и суконные фабрики сожгли в своих прожорливых кузницах целые леса. Пикардия и Фландрия потеряли свои леса еще задолго до того, как Западный фронт превратил их в грязные равнины. В Пиренеях кораблестроители XVIII века прорубали в лесах широкие просеки, по которым подтаскивали деревья к рекам или к берегу моря. В результате обитатели высоких долин жили теперь в зоне почти постоянных бедствий. Когда снег на горах становился толще, эти люди начинали говорить шепотом, снимали колокольчики со своего скота и прислушивались, не идет ли ударная волна, которая сровняет деревню с землей еще до того, как примчится со скоростью железнодорожного экспресса сама снежная лавина.

Масштаб бедствия отлично виден на фотографиях, которые сделала служба восстановления горного рельефа департамента лесного хозяйства между 1885 годом и Первой мировой войной. Трудно догадаться, что они относятся к Провансу. Горы, которые когда-то казались пограничными знаками на вечной и неизменной границе Франции, теперь словно были расколоты на куски миллионом дорожных рабочих. Бесцветная, похожая на лунный пейзаж вершина горы Мон-Венту и острые черные камни, которые сыплются с вершины перевала Бонет на самой высокой дороге в Европе, – лишь крошечные остатки той пустыни, которая когда-то покрывала значительную часть юго-востока Франции. Аккуратные маленькие пирамидки шлака в северных угольных районах – всего лишь симпатичные обелиски по сравнению с гигантскими кучами шлака в Альпах и их предгорьях.