Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира - Грэм Робб

Он упоминал гроты, где было тесно от сталактитов, пласты полезных ископаемых, минеральные источники и родник возле селения Белеста, который едва не был превращен в отвратительный ручей промышленных отходов владельцем лесопилки. Меркадье также упомянул разрушенные замки на вершинах холмов в Арьеже и, в частности, замок Монсегюр, «знаменитый поражением альбигойцев, еретиков-катаров, которые были перебиты здесь». Эти строки – самый ранний признак «катарского туризма», который теперь является важнейшим источником доходов для этого региона.

В этом случае жители Великобритании, которую французы всегда называли только Англией, тоже сыграли важнейшую роль. После падения Наполеона любопытство и выгодные курсы обмена валют привели в Европу множество британских туристов. Как объяснил Моррис Биркбек в своих «Заметках о путешествии по Франции», «прошло двенадцать лет с тех пор, как был написан последний достоверный рассказ наблюдателя о том, как обстоят дела внутри Франции. Поэтому она для нас в каком-то смысле неизвестная страна». Путевые заметки иностранцев переводились на французский язык и открывали перед французами волшебный мир сокровищ, о существовании которых живущий здесь народ даже не подозревал. Вальтер Скотт из-за нехватки информации был вынужден придумать значительную часть описаний Франции для своего романа «Квентин Дорвард» (1823), но в самой Франции этот роман пробудил подлинный интерес к долине Луары. Стендаль ненавидел Бретань, но обнаружил, что после описаний ее в романах Скотта стал получать удовольствие от ее бедности и уродства. Свинарник среди завитков тумана вдруг начал вызывать у него безграничный восторг.

Результат этого послевоенного вторжения невозможно измерить количественно, но легко вообразить. Те «застегнутые на все пуговицы служители церкви» и «старые дамы с альбомами», которые сходили на берег в Кале и Булони, были настолько странным зрелищем, что на них обращал внимание каждый, кто встречался с ними на их пути. В 1820-х годах, должно быть, в деревнях все жители до одного смотрели, как художник Дж.М.У. Тёрнер, прославленный английский живописец и график, делал зарисовки на своем пути вдоль Сены и Луары: перед каждым городом он выходил из дилижанса и последние несколько миль шел пешком. Возможно, они видели и американского поэта-романтика Генри Уодсуорта Лонгфелло, который шел широким шагом вдоль берегов Луары от Орлеана до Тура, разговаривая с работавшими на виноградниках крестьянами, – человека, который словно жил в другом мире.

«Крестьяне по-прежнему занимались своими делами; случайный лай собаки и далекий звук вечернего колокола придавали романтизм этой сцене. Передо мной наяву была картина из многих грез детства, многих поэтических мечтаний юности. Я стоял на закате среди пышно зеленеющих виноградников Франции.

Первым человеком, который попался мне навстречу, оказалась бедная старая женщина, немного согнувшаяся от лет; она собирала виноградные грозди в большую корзину…

– Вы, сударь, должно быть, не здешний.

– Да, мой дом очень далеко отсюда.

– А насколько далеко?

– Больше тысячи лиг.

Старушка посмотрела на меня недоверчиво.

– Больше тысячи лиг! – повторила она наконец. – Почему же вы приехали сюда из такого далека?

– Чтобы путешествовать, чтобы посмотреть, как вы живете в этой стране.

– Разве у вас нет родни в своей?»

Приезжие из Великобритании и Америки не только путешествовали по торговым путям, как купцы, у которых нет ничего на продажу. Они также колонизировали местности, которыми пренебрегали французы. Кале к концу XVIII века практически стал двуязычным городом. Население Тура и всей Турени после Ватерлоо увеличилось вдвое. Во время Войны на полуострове[54] они открыли для себя город и округ По. Когда наступил мир, они вернулись туда, чтобы наслаждаться бодрящим воздухом, видом на Пиренеи, а со временем также собственными виллами, лужайками для игры в шары и первой в континентальной Европе площадкой для игры в гольф. В стране, где жители соседних маленьких краев считали друг друга иностранцами, туристы, которые шагали по всей стране так, словно она была огромной деревенской лужайкой, делали для создания чувства национальной гордости больше, чем такие патриоты, как Лавалле.

К несчастью, иностранные ценители старины не первыми пошли по следам сокровищ французской нации. Раньше их это сделали целые полчища старьевщиков и торговцев предметами старины, которые выгодно для себя воспользовались продажей имений, конфискованных государством у церкви и аристократии. Общее прозвище этих людей было «Черная шайка». Бальзак в своем романе «Сельский священник» описал одного из этих спекулянтов, паразитирующих на прошлом. Трудолюбивый жестянщик по фамилии Совиа когда-то странствовал по Оверни, меняя горшки и блюда на металлический лом.

«В 1793 году он смог купить замок, который продавался с торгов как часть национального имущества. Он разобрал этот замок на части и получил прибыль. Потом он проделал подобные операции в нескольких отраслях своей торговли. Вдохновленный своими первыми успехами, он предложил проделать то же, но в более крупном размере, одному своему земляку, который жил в Париже. Так что «Черная шайка», знаменитая своими опустошительными набегами, возникла в уме старого жестянщика Совиа».

Предприимчивые мародеры вроде Совиа распознавали сокровища французской архитектуры так уверенно, словно приобрели где-то современный путеводитель со списком трехзвездочных достопримечательностей. А в это время авторы французских путеводителей по-прежнему не замечали уничтожаемых сокровищ. Каркасон упоминался из-за своих суконных фабрик, а его средневековые стены остались без внимания. По словам автора одного отчета, в департаменте Жер в 1807 году бесценные книги XVI века продавались как оберточная бумага, и спасали их только туристы-англичане. «Если это уничтожение будет продолжаться, мы больше не сможем изучать литературу и историю нашей нации в нашей стране». В 1827 году, приехав в Оранж, писатель-романист Пиго-Лебрен заметил, не задумываясь над этим, что там «невозможно шагнуть, не наступив на что-нибудь, когда-то принадлежавшее римлянам».

В уничтожении национальных сокровищ обычно обвиняют определенные группы с конкретными целями – то гугенотов, то санкюлотов, которые карали священников, то прусских захватчиков или грабительскую «Черную шайку». Но «Черная шайка» никогда не была единой организацией. Некоторые из ее наиболее искушенных в своем деле членов даже замедляли процесс уничтожения тем, что находили рынок для сокровищ. Крытые галереи аббатства Сен-Мишель-де-Кюкса возле городка Прад в Восточных Пиренеях теперь можно увидеть в Музее монастырей на Манхэттене, вместе с такими же галереями еще четырех французских средневековых церквей. Без «Черной шайки» они могли бы разделить судьбу голов святых и резных перемычек окон и дверей, украшавших лачугу каждого крестьянина, который давал себе труд вкатить тачку вверх по склону холма. (Свидетельства этого мелкого воровства можно видеть до сих пор. Например, кусок одной из колонн базилики Сен-Дени теперь служит декоративным упором для двери в соседнем с ней кафе-ресторане.)

Основной ущерб памятникам старины нанесли не циничные дельцы, а повседневное воровство, пренебрежение, срочные ремонты и невежественные реставраторы. В Маконе кузнец устроил себе кузницу в остатках собора. В Ла-Шарите-сюр-Луар заброшенной церковью завладели куры и дети. В церкви Нотр-Дам-де-ла-Гранд в Пуатье находился склад торговца солью, и остаток этой соли все еще разъедает камни здания. К стенам готической церкви Святого Жангуля в городе Туль до сих пор лепятся странные украшения – офис агента по продаже недвижимости, будка сапожника и магазин белья марки Maри-Жо.

Церковь сама участвовала в разрушении своего имущества. Снаряды пушек Отёна разрушили очаровательное надгробие над останками святого Лазаря, украшенное миниатюрным мраморным изображением первоначальной церкви, и откололи голову у фигуры Христа на тимпане, который сейчас считается шедевром романского стиля в скульптуре. В 1825 году с фасада Реймского собора были срублены каменные статуи из опасения, что они могут упасть на короля во время его коронации. Даже государство было суровым и неумелым хозяином: оно использовало Мон-Сен-Мишель как тюрьму, Папский дворец как казарму, а аббатству Клюни сначала позволило почти полностью разрушиться, а потом разместило в нем национальный конный завод. Позже оно позволило строителям провести канал и железную дорогу через древний некрополь в Арле.

Поэты и влюбленные узнали об этой волшебной стране лишь тогда, когда она превратилась в развалины. Но у развалин есть свое особое очарование. Для поколения, которое выросло в тени революции, соборы и замки были отмечены печатью загадочной старины и иллюзий, в которые так твердо верят дети. Можно сказать, они явились из исторической пропасти. Шарль Нодье, известный французский писатель начала XIX века, романтик, автор прекрасных фантастических и сказочных повестей, был одним из авторов имевшей большой успех серии «Живописные[55] и романтические путешествия по старинной Франции» (Voyages pittoresques et romantiques dans l’ancienne France), которая начала выходить с 1820 года, и называл себя «безвестным, но верующим, идущим среди развалин родной страны», «паломником», который ищет Бога. В каждом томе были прекрасные гравюры, изображавшие населенные летучими мышами и покрытые плющом развалины под грозовым небом. Изорванные в клочья ажурные узоры аббатства Жюмьеж, которые все еще продавались по кускам, казались памятниками той же забытой эпохи, что и осыпающиеся римские развалины в Оранже.