Залив Голуэй - Келли Мэри Пэт

Мы дали ей поболтать, пожаловаться, излить нам душу. Годы поездок состарили ее. Она сообщила нам, что европейские столицы ее разочаровали.

— На улицах толпы простолюдинов, которые крушат великие соборы!

Наконец Майра все же прервала ее.

— Мы уезжаем, мисс Линч, — сказала она.

До этого я волновалась и сомневалась, говорить ли ей правду. «Как это может нам навредить?» — тогда спросила Майра.

Линчи были лендлордами наших родителей, но не нашими. Отец заплатил свою ренту в прошлом году, заплатит и в этом. К тому же мистер Линч всегда позволял немного просрочить платеж.

«Она ведь моя крестная, — продолжала приводить аргументы Майра, — а ты ее любимая ученица, поэтому…»

Поэтому Майра напрямую выложила, что нам необходима ее помощь.

— Вы имеете в виду деньги? — спросила она.

— Да, деньги, мисс Линч, — ответила Майра.

В лоб, как говорится.

Мисс Линч бросила взгляд на залив у нас за спиной.

— Но разве вам не тяжело уезжать отсюда?

Отвечать на этот вопрос мы не стали.

— Возможно, мы тоже уедем, — сказала она. — Новые законы. Николас уже получал несколько предложений…

Она вдруг умолкла. Принцип Ná habair tada действовал и для нее тоже.

— У меня совсем мало личных денег. Может быть, какой-то памятный подарок? Я могла бы дать вам книгу или гребень…

— Мы уходим пешком в Дублин, мисс Линч, — вмешалась я. — Там сядем на пароход до Ливерпуля, а оттуда пересядем на корабль через океан. Поэтому берем только самое необходимое, то, что сможем унести. С нами едут восьмеро детей.

— На книги у нас просто не хватит рук, — подхватила Майра.

— По пути из Дублина сюда мы видели дороги, забитые уезжающими людьми, — сказала мисс Линч. — Это были не нищие, нет: там были целые семьи на телегах, уставленных мебелью и сундуками. Уезжают крупные фермеры, владельцы торговых лавок, адвокаты, доктора… По Лондону ходит шутка о том, что скоро найти кельта на берегу реки Шеннон будет труднее, чем краснокожего индейца на берегах Гудзона. Они там, в Лондоне, считают себя великими острословами!

Мы с Майрой потупились.

— А вы уверены, что при том, что происходит сейчас, вы вообще сядете на корабль в Ливерпуле? — спросила она.

— Мы должны искать корабли и найти среди них американский. Тут все дело в деньгах. Пожалуйста, мисс Линч.

Она по-прежнему задумчиво смотрела на залив.

— Я уверена, что Господь благословит вас за вашу щедрость, — сказала я.

— И Пресвятая Дева Мария тоже, — добавила Майра.

— А я сохраню в сердце память о вашей доброте, — продолжала я. — Если я смогу рассказывать своим детям, чтобы они могли пересказать своим детям, что в Ирландии все же было место доброте, что наш лендлорд заботился о нас, что наша учительница испытывала сострадание к нам, — это будет греть мне душу.

— Ну хорошо, — сказала наконец мисс Линч. — Я согласна. Знаете, единственное, чего они по-настоящему боятся в Лондоне, — это того, что ирландцы в Америке передадут своим детям ненависть к британцам.

Мы с Майрой промолчали.

Я действительно хотела бы сохранить о ней добрые воспоминания, которые стерли бы мою злость на Линчей. Проявите доброту, мисс Линч, пожалуйста.

— Сколько? — спросила она.

— Что сколько? — не поняла я.

— Сколько денег вы хотите?

Сказано это было уже деловым тоном — в конце концов, она ведь была дочерью торгаша. И, как представитель племени торговцев, она заставляла нас самих назвать сумму.

Мне очень хотелось бросить ей: «Все, ничего не нужно, оставьте себе ваши деньги. Как я могу оценивать то, что вы значите для меня, а я — для вас?»

— Десять фунтов, — заявила Майра.

— Десять фунтов! Это же целое состояние! — Мисс Линч сделала шаг назад, в дом. — Боже мой, у меня никогда не будет таких денег наличными! Никогда!

Спустя мгновения она выдвинула встречное предложение:

— Три?

— Пять, — отреагировала Майра.

Мисс Линч кивнула и ушла в дом.

— Ох, Майра, ты была просто неподражаема!

— Тс-с-с… Сделай вид, что ты разочарована, — сказала Майра.

Но, когда мисс Линч вернулась с деньгами, я высказала ей свою благодарность:

— Благодарю вас, мисс Линч, большое спасибо. Вы даже не представляете, как много это значит для нас. Да благословит вас Господь.

— Прощайте, мисс Линч, — добавила Майра.

— Счастливого вам пути, девочки, — сказала она, после чего развернулась и ушла, закрыв за собой дверь.

— Она опечалена, Майра.

— Может быть.

— И все же она была очень щедра.

— Она все понимает, — сказала Майра. — Она знает, что творится великое преступление, но она будет в состоянии забыть о нем, если жертв его не будет в живых. Теперь она с полным правом может сказать: «Я им помогала. Помните тех девочек Кили? Я дала им пять фунтов! Целое состояние!» Итак, теперь у нас уже шестьдесят фунтов.

— Отлично, — сказала я. — Послушай, теперь мы убедим отца поехать с нами.

— А этот парень, Патрик Келли? Может быть, он подошел бы для меня? — поинтересовалась Майра.

Рассмеявшись, я сообщила ей то, что когда-то сказал мне Майкл: единственная женщина, которую любил Патрик, — это «Темнокудрая Розалин»[46], сама Ирландия.

— А он, вообще-то, симпатичный? — продолжала выспрашивать Майра.

— А ты как думаешь? Он ведь все-таки брат Майклу. Он довольно красив, но не так добродушно-весел, как Майкл. Достаточно замкнутый человек, к тому же у него нет синих глаз моего Майкла, его улыбки…

В тот вечер я вышла навстречу Майклу, чтобы переброситься с ним парой слов, пока он не вернулся домой к детям. Мы не могли говорить об отъезде в Америку при них. Ná habair tada — молчи, держи язык за зубами. По таунлендам шнырял ростовщик Билл Даб, выискивая, кого бы еще проглотить. Новые законы, согласно которым продавать землю стало легче, открыли для него широкие возможности. Наводки для страховых компаний или банков, стремившихся скупать за бесценок обанкротившиеся поместья, приносили ему немалый доход. Эти стервятники постоянно кружили у нас над головами, а Билли Даб показывал им, куда приземляться.

Но мы бежим отсюда. Слава богу. И наши косточки им не достанутся.

А сейчас Майкл поднимался по холму мне навстречу — его легкая походка частично вернулась, а черные волосы вновь стали густыми. Было больно смотреть на темные тени под его синими глазами. Двадцать семь лет — еще не стар. «В Америке он опять помолодеет», — подумала я, когда он прошел сквозь проем между каменными заборами, которые они с Патриком восстановили в ту первую весну.

— Миссис Карриган пообещала мне дать два шиллинга дополнительно завтра — в мой последний день на работе.

— Послушай, Майкл, наша репа и капуста уже почти созрели. Дуайеров, Тьерни и вдову Долан, всех наших соседей, это очень порадует зимой.

— Что ж, мы оставим им хотя бы это.

Он взглянул на грядки погибшей картошки и горестно покачал головой.

— Пойдем в сарай Чемпионки, — предложила я. — Там мы сможем спокойно поговорить.

— Я не могу, Онора, — ответил он. — Там все напоминает о Чемпионке, о родившихся там жеребятах, о наших с Оуэном мечтах. И эти поля… В них наша жизнь, наша кровь, а теперь…

— А теперь что?

— А теперь все пропало. Как там сказано в стихотворении у Мэнгана? Я запомнил эти строчки в школе под открытым небом нашего учителя Мерфи.

— Соломон! Где твой трон?

Разрушен ветром.

Вавилон! Где твое могущество?

Унесено ветром.

— Учитель Мерфи говорил нам, что в этих строчках Мэнган говорит об Ирландии, о мощных королевских укреплениях на холме Тара, которые разметал ветер. А теперь и все наши усилия тоже ушли на ветер.

— Ирландские поэты определенно достигли больших высот в воспевании горестей. Но нам сейчас некогда скорбеть. Повременим с этим, пока не доберемся до Америки, Майкл. Откапывай свою волынку. В Чикаго ты сыграешь на ней долгую жалобную песнь, и поплакать под нее будет даже удовольствием — когда желудок полон и у тебя есть работа.