То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

Я рассказал о чудище приятелям своим, охотникам, и они решили поехать в деревню ко мне как-нибудь на праздниках, и того сома достать из бочага.

Рождество. Всё занесло снегом.

Долго искали бочаг по ручью, но по кустам я узнал место. Клали доски и разбивали пешней лед. Очистили весь омуток, опустили туда сеть и наметку, водили ими в воде, но сома не было.

– Ушел в реку, – говорили друзья. – Или ты сказал кому, его и поймали.

– Нет, я в тот же день и уехал. Никому не говорил.

– Где же он?

– Ён тут, – сказал хитро охотник-крестьянин Герасим, – в норе, под берегом. Постой, я постукаю.

И Герасим, взяв пешню, стал стучать кругом по берегу омута. В омуте что-то закачалось – и сом показался на поверхности.

– Бей его пешней! – сказал кто-то.

– Нет, нельзя, нельзя! – закричали все.

Наконец сома поймали в сеть, и мы все несли его на реку к проруби. Он мгновенно пропал в воде.

Возвращаясь с реки в дом, почему-то все мы испытывали приятное чувство – вот отпустили сома на свободу. Как такому чудищу жить в маленьком бочаге, пусть живет на приволье, в реке.

Как-то летом, утром, я шел под бугорком у ручья и зашел, пробираясь кустами, посмотреть тот омуток. Сел на бережок, смотрю на воду и задумался. Вдруг вижу: наверху воды показалась широкая плоская голова сома. Она медленно двигалась к листьям купавы, на которых сидела зеленая лягушка. Сом брызнул хвостом по воде и пропал.

– А мы-то старались, – сказал я, – тебя отпустить на свободу! А ты опять здесь? Удивленье…

При встрече с друзьями я рассказал им, что сом-то с полой водой опять вернулся в маленький омуток. Все удивлялись, находили это странным.

А охотник-крестьянин Герасим Дементьевич, смеясь, сказал:

– Чудно! Чего, нешто он дурак какой. Ему, поди, чай, годов-то сколько. Ишь он какой здоровый. Он знает, где ему лучше, где сытней. Тута он в омуте, у болота, лягушек ест. Ишь он толстый какой! Вы его жалеете, на свободу пускаете, а она ему пошто? Ему в яме-то лучше нравится…

Гусиная охота

Сентябрь. Дождливые дни. С утра всё небо белое, ровное, будто смыто. И моросит мелкий дождик. Деревянная терраса дома моего – мокрая, потемнелая. На ней намело много желтых листьев с клена. Зеленые сосенки покрыты, как бисером, каплями дождя. Тихо, не колыхнет лист. Всё дождь и дождь… Целый день.

Закутанная в большой платок, подобрав высоко платье, в мужских сапогах, вся промокшая, пришла тетенька Афросинья с большой корзиной. Корзина полна грибов, груздей, рыжиков. Вынимает их на кухне, раскладывая на столе.

Приятель мой, Василий Сергеевич Кузнецов, умывается у крыльца. Ему мой слуга Ленька поливает из ковша воду на руки. Тот плескает воду себе в лицо. Лицо такое красное, сердитое, глаза желтые. Он серьезно смотрит на меня и кругом. Полотенцем, обшитым внизу красными петушками, вытирает лицо и шею и говорит:

– А у вас барометр показывает «ясно»… Хорошо «ясно» – третий день дождь лупит. Испорчен ваш барометр.

– Испорчен? Ты же сам всё время стучишь по нему, да и доктор Иван Иванович…

– Стучим, стучим! Что ж он, стрелки не ворочает: дождь лупит третий день, а он всё на «ясно» стоит…

– Вот, – говорит мой слуга Ленька. – Афросинья за грибами ходила, говорит, что у Никольского поля, у реки, гуси дикие сидят. И-их, сколько.

– У Никольского поля? – мгновенно загорелся Василий Сергеевич. – Это недалеко. Вот что… Довольно чаями заниматься, едем. Я возьму картечь, ваш художественный зонтик. Ступай, скажи, Ленька, Феоктисту, чтоб запряг телегу.

– Ванька, – обернулся Василий Сергеевич к доктору, – едем на Никольское поле… Ты зайдешь из-за лесу и гусей на меня погонишь. Понял? А я их картечью – «раз, раз!». Хорошо гуся – они теперь жирные.

– Ладно, – соглашается доктор, – едем. Только ты меня не ахни картечью. Горяч очень… Дурацкое-то дело не хитрость…

Оба приятеля, сидя в телеге с большим моим художественным зонтиком, ехали на Никольское поле. Кузнецов, одетый в непромокаемую накидку, в большом зеленом картузе; доктор в тулупе, чтобы не промокнуть. Дождь лил не переставая.

– Ружье-то у тебя заряжено? – спрашивает доктор доро́гой Кузнецова.

– Нет еще, надо зарядить.

– Не надо, погоди. Потом зарядишь.

– Когда потом, вон уж поле видно.

Выезжая из-за леса, Феоктист остановился и говорит:

– Эвона, глядите, гуси-то у речки на лугу ходют.

– Ну, – говорит Кузнецов доктору, – теперь заходи сбоку, от кустов, а я отсюда к ним полезу…

Доктор вышел из зарослей и, замахав руками, закричал. Гуси побежали по берегу и, растопырив крылья, летели на бегу, не поднимаясь от земли, прямо на Василия Сергеевича. «Раз-раз!..» – раздались выстрелы. Гуси бросились в сторону, в реку, и, хлопая крыльями по воде, скрылись в зарослях камышей. Один гусь лежал на берегу убитый.

Василий Сергеевич торжественно привез гуся. Гусь был большой и белый. Странно только: у дикого гуся серые лапы, а у этого были желтые.

– Не домашний ли гусь? – спросил я.

– Бросьте ваши штучки! – ответил обиженно Кузнецов. – Я его влет – «раз-раз!».

– Положим, не влет, – сказал доктор Иван Иванович, – они бежали, я их пугал. А то бы…

– Ну, довольно. «Домашние», «домашние»!.. А орали как – слышно, что дикие!..

– Я их как погнал, – не унимался доктор, – так они от меня ходу… Будь у меня ну что-нибудь, ну хоть бы полено… я бы двух сшиб!

– Дикие, значит, – сказал Ленька, смеясь.

– А ты чего еще? – сердится Василий Сергеевич. – Что тут смешного?! Знаете, вы так, Константин Алексеевич, Леньку распустили… во всё лезет, где и не спрашивают! Это невозможно.

Жареный гусь с капустой был замечателен. Василий Сергеевич, одетый в рубашку, сам разрезал его, наточив большой нож, и всем раскладывал по тарелкам.

– Хорош гусь. Ну и гусь. Эх, жирен!.. – говорили все.

– Чисто домашний… – сказал Ленька.

– Вот! – вскочив и бросив вилку, крикнул Василий Сергеевич. – Вот до чего распустили этого олуха!

– Откуда здесь домашний? – примирительно сказал сосед-лесничий. – Нешто только генеральши из Гарусова, да далече до Никольского луга – как они придут?

– Не серчай, Василь Сергеич, – сказала тетка Афросинья. – А вот пошто у тебя лицо-то синим пошло?

– Верно, – говорю я, – уши что-то у тебя синие. Я думаю, озяб на охоте, промок от дождя.

Встав и посмотрев в зеркало, Василий Сергеевич сказал:

– Не понимаю… странно… Ванька! – обратился он к доктору, – что такое?

Доктор Иван Иванович снял с шеи салфетку, подошел к Кузнецову, пощупал пульс, вынул из кармана часы и,