Очерки жизни и быта нижегородцев XVII-XVIII веков - Дмитрий Николаевич Смирнов

и тюремным арестом на неделю… А буде покажется детина непобедимой злобы, свирепый, до драки скорый, клеветник и непокорлив, то, хотя бы остроумен был, услать из школы, чтобы бешеному меча не дать…»

После нескольких лет учебы епархиальные власти вздумали проверить результаты новой школьной системы.

В Эллино-Греческой школе иеромонаха Савватия имелось два класса, в которых последовательно изучали «грамматику» и «пиитику». Из 48 учеников, поступивших за три года, курс греческой грамматики закончили 7, и они перешли к изучению пиитики. Уволено за тупостью 11, умерло 2, бежало 4.

В Славяно-Российской школе, бывшей первоначально в ведении Тимофея Колосова, насчитывалось 110 человек. Из них славянской грамматике выучилось 5, отбыло в другие епархии 36, за негодностью исключено 6. Оставшиеся 63 человека за смертью Колосова учились у вновь нанятого учителя Дмитрия Андреянова.

В Букварной школе, руководимой монахами Сергием и Авраамием, перебывало за те же годы 427 учеников. Все закончили учение и были назначены в разные места на причетнические должности. «Ныне налицо никого из них не обретается…» — заключили ревизоры.

Неутешительные результаты учебы навели местного архиерея на раздумья. В результате явился составленный им проект нового объединенного и расширенного учебного заведения. К двум прежним школам присоединялась еще третья, для более старших учеников — Славяно-Латинская. Проект одобрили, и с 1737 года в Нижнем Новгороде появилась семинария, имевшая целью, по мысли правительства, готовить миссионеров для Поволжья.

Синод, утверждая нижегородского архиерея начальником семинарии, потребовал, чтобы он относился к будущим миссионерам как «отец к детям». Епископ так и сделал: поместил «детище» в своем доме, на своем коште и под «отеческим присмотром». Некоторое время семинария «гостила» в кремле, в здании «митрополии», а когда был выстроен большой дом на земле вдовы бургомистра Пушникова,[66] перебралась туда.

Новых учеников архиерей поселил в домиках, разбросанных по саду, окружавшему главное здание. В надзиратели к ним выбрал, как приказано ему было Синодом, людей «не вельми свирепых и не меланхоликов», которых назначил по одному на 18–20 учеников. Надзиратели, по-другому префекты, должны были смотреть за порядком, «…а всяк бы семинарист из избы своей без его, префекта, благословения не выходил и то с объявлением причины, куды и для чего исходит». Префектам вверялось и моральное воспитание семинаристов: «…стараться вперять в учеников благородное честолюбие, которым бы они, яко пружиною, были управляемы в поступках…».

Новичкам выдали три вида платья: полукафтанье — посещать уроки, камзол — для парадных случаев и сермяжный халат — для дома. Волосы запретили стричь, приказали плести в косу или завязывать в пучок. В дальнейшем надзиратель подвергался взысканию, если просмотрит на семинарских головах «висячие виски» и «алявержи».

Через несколько дней под надзором архиерея, префектов и помощников последних — аудиторов начали юные семинаристы учение. До того все они более или менее успешно прошли «букварное» и «грамматическое» учение в духовных гимназиях (заведены были в Лыскове, Балахне, Арзамасе, Юрьевце и Гороховце). Им предстояло теперь проникнуть в тайны философии, богословия, церковной истории, красноречия, патристики,[67] литургии и т. д. Трудно перечислить все «предметы», которые синодальные иерархи признали необходимыми для волжских миссионеров!

Убоявшись премудрости, через полгода половина 14—15-летних мальчиков оказалась «в бегах». Епархиальное начальство всполошилось. Послали во все нижегородские церковные пятины[68] заказчиков и рассыльных. Беглецов возвращали с трудом. Во многих случаях отцы укрывали сыновей. После «обыска» (опрос соседей) отца и сына доставляли в Нижний «в чепях».

Архиерей творил суд.

Сына подвергали в присутствии отца порке, а с отца взыскивали штраф.

Первый год семинаристы изучали «единый элементарь», т. е. общее введение в каждой науке. От учителей требовалось, «чтобы они сперва сказывали ученикам своим вкратце, но ясно, какая сила есть настоящего учения, например: логики, риторики, философии, и чего хощем достигнуть через сие или оное учение, — чтобы ученики видели берег, к которому плывут».

Второй год, в основном, был посвящен изучению латинского языка — «как латыню читать».

С третьего года большая часть семинарских лекций читалась по-латыни. Преподаватели, вызванные из Киева и Чернигова, привезли с собою рукописные латинские учебники. Чужие языки, мертвые и живые, вообще сделались обязательными в семинарской программе. Однако сменявшиеся довольно часто губернские архиереи старались делать упор на более знакомые им языки.

При епископе Иоанне Дубинском усиленно изучали греческий, при Дмитрии Сеченове — латынь, при Вениамине Пуцек-Григоровиче — снова греческий. Следующий начальник Феофан Чарнуцкий приказал обучать семинаристов французскому языку (после буржуазной революции 1789 года сей «новатор» оказался изгнанным). Еще один из епископов обучал лично сам древнееврейскому языку. Наиболее просвещенный из всех Дамаскин-Руднев ввел преподавание языков волжских народностей — татарского, мордовского, чувашского.[69]

Изучение многочисленных наук поглощало большую часть дня. Свободные часы и перерывы между занятиями полагалось заполнять «упражнениями в играх честных и телодвижных». Во время обедов и ужинов особые чтецы «услащали» общий слух чтением «историй воинских» или «повестями о мужах, просиявших в учениях». По праздникам разрешалось кататься на лодке, но с запрещением переезжать на луговой берег Волги.

Старших и младших семинаристов держали в строгом повиновении. За важные провинности полагалось телесное наказание с градацией: в одних случаях — по-семейному, в сенях перед классом; в других — торжественно, на дворе, под колоколом (сзывавшем на трапезу). Сечение практиковалось «в две, в три и четыре лозы». Из других наказаний чаще других назначались: обувание в лапти (на день, на два, на три дня), прислуживание за обеденным столом, мытье кухонной посуды.

По закону кормить семинаристов полагалось за счет взносов от доходов местных церквей и монастырей. На деле те и другие всеми способами уклонялись от этого и частенько ученикам приходилось недоедать. Скудность питания заставляла наиболее бедных семинаристов (тех, которым не помогали родители) изощряться в способах зарабатывания денег. Они писали письма по просьбам неграмотных обывателей, читали и пели в церквах, произносили поздравительные стихи, речи и диалоги на семейных праздниках. Во время святок и в пасхальные дни ходили по домам со звездою и вертепом (райком), представлявшим «праздники».

Восемь лет впитывали в себя философские и богословские знания молодые нижегородские поповичи, а затем разъезжались: часть — продолжать образование в Московскую духовную академию, а другие — на места, в разные города