Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

Всю ту ночь я шел, едва останавливаясь передохнуть. Я шел вдоль реки Гаула, а она вьётся, петляет между горами и холмами Трёнделага. В основном она течет на юг, а по берегам тянутся лиственные леса и пашни, ведь здесь, на берегах рек, земля плодородна. Именно над этой землей теперь захватил власть Олав, ведь хотя бонды, клявшиеся ему в верности, и сохранили свои владения, они с этих пор должны были платить десятину херсирам Олава. Трёнделаг должен был сделать Олава намного богаче, ведь в Норвегии не было земель плодороднее, чем здесь, кроме разве полей Вика. Однако трёнды считались строптивым и непокорным племенем, так что Олав не мог простить мне мое предательство. Ведь я предал его, в этом не было сомнений. Я не только нарушил закон хольмганга, теперь я еще покинул самовольно войско, прихватив все свое оружие и забрав брата. Когда забрезжил рассвет, Олав предстал перед своими воинами, поведал им о моих преступлениях и сказал, что я бежал как последний трус, а за это одно наказание – смерть. Теперь я был дважды приговорен к смерти, и Олав по своему обычаю обещал большую награду тому, кто принесет ему мою голову. То, что мы оба когда-то были рабами и чувствовали тяжесть рабского ошейника, теперь уже ничего не значило. Я отвернулся от него. И он не собирался спускать мне это.

Олав приказал, чтобы из Хладира пригнали двенадцать лошадей, и послал за нами столько же всадников. Четверо поскакали на восток, к долине Стьёрдален, четверо отправились на запад, к Оркангеру. Последние четверо поехали вдоль Гаулы.

Топот лошадей я услышал у поворота реки. За ночь туман исчез, над рекой дул холодный северный ветер. К востоку от меня поднимался холм, поросший лесом. На другом берегу тянулась равнина. Река здесь была широкой, не меньше пары полетов стрелы от одного берега до другого. Сам я стоял посреди песчаной отмели на восточном берегу реки, я только что опустил на песок Бьёрна. Всю ночь он болтался у меня на плечах, и я бы уже решил, что он умер, если бы он иногда не постанывал и не дергался. Швы у него на боку разошлись, я всю ночь чувствовал, как нити натирают мне шею. Из раны на плече тоже текла кровь, а незадолго до рассвета он помочился, я чувствовал, как по спине потек теплый ручеек. Но теперь он вдруг открыл глаза, посмотрел на небо и перевел взгляд на меня.

– Мы не на корабле, – сказал он. – Где мы?

– Пришлось уходить, – ответил я. И тут услышал, как под копытами лошадей плещется вода. Я еще никого не видел, но поворот реки, который мы только что миновали, не мог скрыть нас надолго.

– Я слышу лошадей. – Бьёрн закрыл глаза. – Не валькирии ли это спустились за мной?

– Нет. – Я затянул пояс и обернулся к изгибу реки. – Не валькирии.

Бьёрн замолчал. Я схватился за топор, но руки так сильно тряслись, что пришлось засунуть его за пояс. Тогда я ступил на лук и надел тетиву, а потом прицепил к поясу колчан. Они вот-вот покажутся из-за поворота. Если я успею подстрелить их всех до того, как они доберутся до нас, я не умру. От осознания этого на меня снизошло поразительное спокойствие, чему я впоследствии не раз дивился. Мне было всего четырнадцать, совсем еще мальчишка. Конечно, руки у меня окрепли, тисовый лук был тугим, а тетива, которую мне подарил в Йорвике Хальвар, отлично скручена и навощена. Стрелы у меня в колчане могли пробить и кольчугу, а наконечники я наточил так, что они стали острыми как иглы.

Я встал прямо над Бьёрном и натянул лук. Фенрир спрятался за мной. Теперь я слышал лишь стук копыт и думал, что все скоро закончится, мне остается лишь сражаться и доказать свою храбрость, чтобы нам с Бьёрном позволили войти в палаты Одина Гладсхейм и воссесть в Вальхалле рядом с отцом. И вот я их увидел. Четверо всадников. Они скакали вдоль кромки воды, лошади по колено забрызганы песком и грязью. Кольчуг на них не было, шлемов тоже. Должно быть, они сочли, что вес доспехов не позволит им передвигаться быстро. У двоих были мечи, и они вытащили их из ножен. Третий был вооружен коротким копьем, четвертый – топором. У них были черные волосы, и они выкрикнули несколько слов на том же языке, на котором иногда говорил Рос, так что я понял, что они из Гардарики.

Если бы Олав не пообещал богатую награду тому, кто принесет ему мою голову, они бы, возможно, вели себя разумнее при нападении. Держались бы поодаль от меня и забросали стрелами. Но их манило серебро Олава, а ведь его должен был получить только тот, кто отсечет мне голову. Может, они считали меня легкой добычей, думали, что раздобыть мою голову нетрудно, достаточно только настигнуть меня первым.

Я не дрожал, натягивая тетиву до щеки, и рука была тверда, когда я целился… Не всякий способен на такое.

Первая стрела пролетела прямо над головой самой быстрой лошади и глубоко вошла в грудь всаднику. И тут во мне что-то пробудилось. То была не надежда, а что-то более сокровенное. Глядя на стрелу в груди иноземца, я испытал удивительное чувство, больше всего похожее на вожделение мужчины к лону женщины. Я возложил на тетиву новую стрелу, потянул ее к щеке и взглянул на всадника с топором, тощую фигуру с длинной бородой, заплетенной в косички. Я видел эту бороду, и, хотя нападавшие были от меня еще в добром броске камня, я отчетливо разглядел каждую косичку, выбрал одну из них и пустил стрелу. Наконечник пронзил ему горло. Еще одна стрела на тетиве; выбирая цель, я слышал собственное дыхание, надрывное, хриплое. Я прицелился в воина с копьем и отпустил тетиву, но на этот раз стрела попала не во всадника, а в лошадь. Передние ноги животного подкосились, лошадь споткнулась и завалилась на бок. Я слышал, как хрустят переломанные ноги, но глаза мои уже нашли последнего из четверых всадников. Тот резко натянул поводья, осадив лошадь, а затем спрыгнул на землю, укрывшись за крупом животного; он погнал его ко мне, держась так, чтобы быть вне досягаемости моих стрел. Может, мне следовало сразу же убить лошадь, но я мешкал, и вдруг он бросился ко мне