На петле времени - Дмитрий Барабаш

Плотские радости

Герой наш в женщинах искални прелесть глазок или тела,ни щедрость ласок, ни себя,а то, что женщина хотелав себе самой изобразить,сыграть, напудрить, приукрасить.Любую мог мой друг уластить,себя позволив соблазнить.Любил ли он? Кого любить?!В нелепом, глупом и дебеломребенке? Все равно что мелом,штрихом небрежным по доске,наметить милую мордашкус искринкой хитрой на соскеи сохнуть от нее в тоске.

Он был мудрей. И даже в школе,когда замучили прыщи,не дал рукам игривым воли.Сказал себе: «Давай, ищирешенье суетной тревоги».И тут же подвернулись ногииз класса старше, жаркий рот,и он продвинулся впередв своей практической науке,что надо делать все от скукии ни дай Бог наоборот…

Бесстрастно теребя за кудрии глядя в мокрые глаза,он был как свежая росана паутинке. Стрекозавокруг себя кружилась в утре,в него как в зеркало смотрясь.И паутины липкой вязь,и паучка веселый хобот…Он знал, что даже жалкий хоббит,земным наукам обучась,всех аполлонов и сократовв постельной битве втопчет в грязь.«Брезгливость? – глупая уловка,которой прикрывают лень» —так порешил наш полукровкаи женской плоти пелеменьк пятнадцати годам откушал,забыв томленье и прыщи.

Ах где они?! Ищи – свищитех страстных бабочек порханья,румянцы, спертые дыханья,альбомы с тайнами души,прекрасных принцев ожиданья,и ручек нежные дрожаньяпод простыней в ночной тиши…

Мне не в чем укорять героя.Зачем болеть и голодать,коль можно яблоко сорватьи съесть, не нахлебавшись горя.Цинично с глупостью играть?Еще циничней – ей поддаться.Раз дурочки хотят играть,так почему не поиграться?!Они играются всерьез!Они готовы прыгнуть с крыши!Принц их на остров не увез,на бал их не умчали мыши…Их жизнь не потому скучна,вульгарна и как ил кромешна,что мудрый принц их свел с ума.Когда б Офелия безгрешнабыла сама…Она б с ума…И так смешно и безутешновсему назначена цена.Лолита! Тоже мне Лилита…элита женского ума.До Беатриче ль Боттичелли?! —уж лучше посох и сума.

Итак, о женах.Было их штук шесть,а может быть, и восемь.Все в романтическом гипнозе,в быту и как-то между книг,где оставались промежутки.А чтоб занять их скорбный умнаш друг плодился. Детский шумглушил сомненья и с похмельембыл очень схож. Отцовский нож,что плотницкий, стругал из плотичерты знакомого лица.Они как на автопилотестремились повторить отца.И если первую забавуя понимаю – ласки бабсмягчают каверзный ухабсудьбы. То шустрое потомство —котом, мурлычащим в ногах,хвост задирает и смеется:«Ты скоро обратишься в прах,и все твое ко мне вернется».

Дети безумия

Тургенев! Трах да тибидох.Зачем ему отцы и дети?!Уроки, зубы, ласки, плетии геморрой пока не сдох.Как будто бы он думал так,что «воплотится в каждом чадеглава неписаной тетради,вершина призрачной горы,к которой я стремлюсь добраться.И та, которая за ней,и те, которые за ними, —вершины мыслящих детей!Я на земле останусь в сыне!И буду дальше продолжатьк небесным высям восхожденье.Так шли мои отец и мать…Но, черт возьми, законы тленья!И время узенький удел!И кандалы на бренной мысли…Чего же я от них хотел…и почему они прокисли,те щи больничные…и вкусметалла на капусте

метла над улицей светала,и в каждом взмахе листик грустиложился мне на одеяло…Вот санитарка записала,что я хочу писать о Прусте…Она вчера запеленаламеня в крахмально-синем хрустес улыбкой детского оскала,когда наслушалась в Ла-Скала,как Демис Руссос пел о чувстве,ее халат белее салаи Вуди Алена в искусстве.

С детьми уже, хлебая горя,Лжедмитрий приближался.Воряему казалась неприступнейДнепра и Волги.Злые волкиобъеденной игрались сту́пнейСусанина.Дни становились злей и судней.Одетый в шкуру печенегел печень наших серых будней.И в небо капала с ножа,как снег, над льдинами кружа,по капле каждая секунда.В дежурном свете, нежно ржа,к звезде, усевшись на верблюда,копытом оставляя след,и там – невидимы при этом,шли ангелы… Автопортретвождя смотрел на нас,секретоми страхом собственным страша.Когда б писал во сне, поэтомя стал бы.Черная дырарассвета всасывала мысли,способность прыгать тут и там,по крышам лазить и кустамвзбивать нахохленные перья.Реальность гаже и тошней,в ней невозможно даже днейпорядок лестничный нарушить.Когда я вышел из дверей,я оказался весь снаружи.И силюсь вспомнить и решитьнедорасслышанное слово.Я знаю, что оно основа,но снова начинаю, снова —куда ступать и не грешить?

Семейная рассада

Итак, мы в ночь к одной из жентаксомотором в Подмосковье.Багажник пивом загружен,и по щеке слеза любовьятечет за ворот шерстяной.Он был растроган или пьян,петлял водитель между ям,нас наносили на экранлучи летящих встречных фарсквозь морось и машинный пар.Чем дальше осень от Москвы,тем первобытней слякоть ночи.И если отключить мозги,то за окном уже ни зги,и только двигатель клокочет,и фары серебрят виски,чертополохнутых обочин.Пробиться к свету без столбовфонарных мы уже не можем,как будто проводок проложениз центра по ложбинкам кожии по морщинам узких лбовдо зренья, до его основ.Электрик властен и безбожен.

Гораздо лучше по утрам,когда трава одета в инейи в сером небе облак синийскользит как шарик по ветрам.И куст заснеженной полыни,как хворост в сахарной муке,ни грустью зябкою простужен,а вышел в поле налегке,где никому никто не нужен,где никому никто не важен,где никому никто не страшен.Вот так свободно, налегке,все оставляя вдалеке,он отражается в реке,а не в застывшей за ночь луже.

В провинциальном октябре есть все,что было до начала, —там так же карканье звучало,и так же в хрупком серебресосна иголками качала илист кружился запоздалый.С глазурным пряником в рукенас осень праздником встречала.

Приторможу. Тут мой рассказвильнул в запретный заповедник.И критик, предводитель массчитающих или последнихне масс, а пригоршней людских,воскликнул: – «Автор этот стихстащил у знатного поэта,который славой окрылен,литфондом признан, как же оннадеется, что не заметятв словесных играх плагиат?!Вас ждет – литературный ад,забвенье и позор гремучий!Ни царь, ни черт, ни подлый случай,Ни одуряющий распадкультуры не прикроют зада.Плоды классического садажрецы надежно сторожат».

– Спасибо за науку, дока!Как орден в лацкан, рифму «доктор»воткну тебе промеж наград.Я вор! Тем счастлив и горжусь.Все что люблю, беру себе —и луч весны, и лед крещенский,и море горькое, и венскийбатон хрустящий под рукой.Кто вам сказал, что я другойи радости мои иные?Я всякий раз, как снова, рад,встречая мысль в знакомых строчках,как тот, любимый с детства взгляд,как самиздатовских листочковзапретный плод. Я вор! Я тот,кто, не найдя друзей во встречных,нашел их между звездных нотгусиноперых и подсвечных,завитых ловким вензельком,строфой отточенной, каленой…Мне с ними лучше, чем с тобой,великий критик, опыленныйбиблиотечной сединой.Никто из тех, с кем я играю,не соблюдал законов раялитературных вожаков.Их веселил мотив оков,которым титулы бренчали,они не видели врагов,по собеседникам скучали…Порой себя надеждой льщу,что на пиру их угощу,как и меня здесь угощали.Пир мысли! Лучший из пиров!Собранье знатных шулеровиграет миром в полкасанья.Все остальное – мутный сон.Подайте рябчика, гарсон!

Привет вам, энная женагероя нашего рассказа.Мы привезли вина и мяса.И, мрак оставив у окна,в теплично-кухонной истоме,в пылу горелок голубыхсидим, глядим на подоконник,на кактус, пальму и другихцветочков грустную рассаду…губную нюхаем помаду,стерев ее со щек своих.О, жены бывшие, —мечты, не воплотившиеся в чудо.Где тайны прежней красотыи нежный трепетный рассудокпускали робкие росткив другую жизнь – горшки, посуда,подтяжки, краска и клыки.Не опечаленный картиной,воспринимая все как есть,герой наш начал жадно естькартошку с луком и свининой.Не забывал, конечно, питьи говорить пустые звуки,и не было ни зла, ни скуки,в его стремленьи угодитьдавно растраченным проказам.Читать газеты прошлых летили сегодняшнюю прессу —ему теперь без интересу.Один секрет – секретов нет.Все наперед давно известно.Ни просмотреть, ни потерять,ни в историческом забвеньеи ни в сегодняшнем дымуни одного стихотворенья.Вот разве только что чуму,раздор, позор, войну, измену,любовь за выгодную цену.Он знал об этом. Знал и я.Повсюду ночь, тоска и слякоть.Родная русская земля!Достать чернил и снова плакать.Я не сдержался и сказал,все что подумал о погоде.Мне объяснили, где вокзали закружились в хороводевоспоминаний и детей.Тесть замесил в кастрюле тесто.И куст полыни без рублейпошел искать другое место.

О Русь. O ru…