На петле времени - Дмитрий Барабаш

О Русь. O ru…

Приятен русскому стихукомфорт немецкого порядка,туники греческой простор,английской речи лаконизмы,испанских вымыслов костер,еврейской грусти укоризна.Приятны русскому стихунаряды мыслящих народов,которым ни к чему блохуподковывать и огородовво чистом поле городить.Он, словно губка черноземья,готов любые ливни пить,выращивать любое семя,и ключевой водой поитьземли измученное племя.Он отличается от всехсвоим безудержным простороми тем, что вечно смотрит вверхпридурковатым светлым взором.

Ему и ритмы нипочем.Ему и рифма для улыбки.И, как смычком, тупым мечомон водит по волшебной скрипке.А то, что путает поройвесну и осень между делом,мороженое ест зимойи междометьем неумелымсбивает с мысли, как хлопокнад ухом юного буддиста, —так это все – астала виста!И, как еще там, – гутен морг!

Вот так и я с моим героем,усевшись по весне в такси,к промозглой осени примчался.На небе лунный шар качался,и звезды серебрились роемв его расплывчатом луче.С пустою сумкой на плече,пронзенный воздухом морозным,на перепутии подзвездномзатекшей правою рукойя тормозил к Москве попутки,а мимо проносились сутки,недели, месяцы, и вот —сюжет нащупал поворот.

Он позвонил мне из забвенья,как будто не было зимы,и возвратился в поле зреньяиз непроглядной тишины.К стыду сказать, мы снова пили,перечислять не буду, что.То приземлялись, то парили,то спали, кутаясь в пальто.Мы договаривали спорыиз очень давних наших лет…О том, как можно мыслью горы…Или, не оставляя след,во все возможные запретывходить невидимо, и явь,лишь меткой мыслью продырявь,прольется в новые куплеты,точнее рифму присмотрев.Но, к сожалению, припевтолпы затмит остатки света.

Каприз и нрав народных массв беспутстве с девичьими схожи.И здесь хоть вылези из кожи,им выставляя напоказсвою любовь, свою заботу —одну лишь скуку и зевотуты вызываешь к разу раз.Вопрос: «Зачем?». Любовь народастрашнее постаревших жен.Он, зная брод, не любит брода.Им постоянно проложендругой – трясинистый и хлипкий,ночных исполненный страстей,опасный путь. Он без ошибкискучает. Если не тонуть,то и грести – пустое дело.Бродить по тореным путям,где ни к чему святая вера,и воли не давать чертям?!Все это, братец, не по-русски.Здесь ничего не изменить!Так нищий ангел в рваной блузке,напившись, хочет воспарить,но видит только птичьи гузки,асфальт, бетон, скрещенье плит.Не потому ль у нас пиитза мукой ищет новой муки,за смертью новой смерти ждет,и к славе простирает руки,и отжигает, а не жжетглаголом что-то в подреберье,и воспевает суеверья,туман и вечных птиц полет…

Не созидательное делона волю русскую пенять.Как рассказать тому о целом,кто даже часть не хочет знать?Обманом вывести из комыне сможет ни один колдун.Должны быть истины искомы,чтоб их найти. Ленивый умприльнул к перилам и опорам,к моралям, к принципам, к судьбе,оставив мысли за забором,а сор, как водится, в избе.

Когда-то нам казалось: чутьподправишь строй, наметишь путьи точный образ приурочишь,как между каверзных урочищпробьется жизнь, проступит суть.

О молодость, там все – в новинку.Светло, легко, работа в кайф…Не жизнь, а искрометный драйв!Судьба похожа на картинкуиз элладийских букварей,и кажется – открой любуюиз окружающих дверей, —найдешь богатства, примешь верунадежду, счастье и любовь,и полную чудес дорогу,и все, о чем молился Богу.

Но лишь чуть-чуть вглядевшись в двери,остановившись лишь на миг,поймешь, что не дают по вере.И если ты уже привыкк перилам сладкого обмана,то ждет за каждой дверью яма.Во что ни верь! Здесь напрямикдороги отупляют разум,и надо щупать землю глазом,здесь каждый шаг, как первый шаг.Ты сам себе ишак, вышак.Стремишься к сказочным парнасам?С Пегасом может и дурак,а ты давай-ка без Пегаса,зажав желания в кулак.

Так вспоминали мы с героемзабавы юности шальной,срывая листья слой за слоемс головки луковой. Слезой,как прежде сладостным задором,блестели глазки. Горечь сказкинам не казалась больше вздором.Многосерийное кинотеперь могли единым взоромза полсекунды охватить.

Прослушка. Ночной разговор (диалоги)

А если все сорвать мгновенья, —спросил ты, – что найдем в конце?– Вот тоже, луковое чудо,игла в кощеевом яйце!Ты знаешь сам – и две страницы,еще не читанной судьбы,способны нас загнать в границы,забить в телесные гробы.А может так, мой друг, случиться,что, отразившись, луч назад,к единой сути, возвратитсяи растворится в ней стократ,забыв и в то же время знаяо том, что где-то есть земля,как плод, как воплощенье рая —одно из многих, из нуля,который был всему основойиз круга жизни – колеса.Рожденный замысел из мысли.Из безвременья в полюса,где между минусом и плюсоместь равновесие любви.

– Жаль, что случится не узнаеми не увидим, что творим.Для тела тленного единлюбой финал – конец один.Забвенье дел, забвенье «я»,здесь белый дым, а там земля.

Зачем пытать себя трудаминеблагодарными, когдаты можешь царствовать при жизнии не испытывать стыдаза лень, предательство и жадность.Жать наслаждений урожай.Мы знаем, схожи ад и рай:и там, и там – туман забвенья.Все люди дорожат собой.Инстинкты самосохраненьяне зря дарованы судьбой,природой, Богом и сознаньем…– Что в нашем теле обезьяньемнашла божественная длань?Куда красивей – тигр, лань,в конце концов, орел, гераньили пронырливая крыса!

– Не понимаю почемуздесь независимо от века,куда не бросит человекасудьба, на трон или в тюрьму,что тать вокзальная, что знать,предпочитают в Бога верить,как в призрак истины, чем знать.– Своим аршином страшно мерить.Ни отвертеться, ни соврать.Он постоянно за спиной,как голос с ноткой ледяной:«Кого ты хочешь обмануть?Тебе открыт и ясен путь».Вморгнув глаза, зажмурив уши,идем как по морю – по суше,в земле стараясь в утонуть.Но в этом-то и наказанье —сон наяву, жизнь без сознанья —страшней и гаже, чем врастаньев сырую почву и траву.– Вплетая в Библию, в Коранединой истины осколки,мы предпочтем кресты и порки,поповских присказок туман,таланту, выданному нам.

– Вот говорили «голос был»,который звал к священной цели.– Откуда? И куда он сплыл?И был ли он на самом деле?«Мне голос был»! И мне! И мне!Однажды. Вдруг. И ниоткуда.В своем ли девица уме?Принц убежал. Давайте чуда,такого, чтоб почти всерьез,чтоб по хребту бежал мороз.На принца жалко тратить слез.Куда милей Христос и Будда —пристойней, строже… И в стихени слова больше о грехе.Вам голос был дарован с детства.Его вы слышите всегда.И сколько силы и усердства,бесстыдства с маскою стыдавам нужно, чтоб сказать краснея:«Мне голос был. Он звал меня!».– И много книжек прослюня,они не делались умнее.

Ты говоришь: стихи – недуг.Сладкоречивые извивывсе той же хитрости и лжи.А если вычеркнуть из нихугоду слуг перед толпоючитателей,улыбчивую лестьпристойным пошлякам и дуралеям,окажется, что в мире естьне больше сотни чистых строчекна миллиарды вредных книг.Родил всего один глоточеквселенской мудрости родник.

– Я тоже вижу тлен и сырость.Кривлянье жен, судьбу детей.Но где мне взять живую милостьбезукоризненных идей,способных вдунуть в их останкисмысл, направление и дух?Я сам застрял на полустанке,еще между таких же двухплатформ косых в пустых просторах.Здесь поезда не тормозят.Кленовых листьев звездный ворох.И запах преющих опят.

Ночь бесконечна. Рвана речь.Как рана где-то меж лопаток.Сменить бы парочку солдатокна психиатров. Нас упечьмогла бы и прослушкабез прокурора в желтый дом.Зачем таким курок и мушка? —Лечить лекарством и трудом!Поэты лижут у народаи сладко ластят знать и власть,а тут два конченых уродахотят на все с прибором класть!Пусть только высунутся ушиих фармазоньи из травы —пойдут учиться бить баклушина корм прожорливой молвы,чтоб прочим было неповадно.Пока ж пусть бредят до поры».

Мы из окна секли прослушку,ушей голодных не щадя,фургон конторский взяв на мушкукривого ржавого гвоздя,который из оконной рамыторчал, как стержень нашей драмы.

– Смешно устроены законыи тайны наших государств —медали, ментики, погонывредней психушечных лекарств.Они питают страсть и злобу,гордыню тешат, то бишь честь.Сам человек себе в утробуспешит, чтобы себя же съесть.И превратившись в двухколейки,как плексиглазый ползуноклогарифмической линейкиползет, считает, видит прокв своем карьерном продвиженьеот цифры – цать до цифры – цать.Скользит до головокруженьяв стремленьи править и бряцать.

– Но государству без порядканельзя. Толпа страшней, чем строй.Когда растет по струнке грядка,нет куража времен упадкаи русский бунт трясин кровавыхне так кошмарит шар земной.– Здесь лупят левых, рубят правыхи месят тех, кто сторонойпрокрасться думает фривольно.Как ни старайся – будет больно.– Что власть, что бунт – одна концовка:нагайка, пуля и веревка.

– И ничего нельзя поправить?– Удобрить грядку говнецом,кощея злого обезглавитьи жизнь закончить молодцом?– Как с властью ни играй, ни путайследов невидимых трудов,любой оставшейся минутойк разлуке с волей будь готов.

Всю ночь, не умолкая,врали, при свете трепетных свечейи вслед огням закатным гналик зарницам завтрашних лучейвеселый цокот звонкой мыслиот слога – к слогу, к звуку – звукгалопом, иноходью, рысью,ушами поводя испуг.

С утра резиновое небодавило ласточек к земле,смыкало свод сырого склепа.Пещерный лаз в глухой скалесжимал сознанье сталактитом,не оставляя ни глоткапространства.– Учащенный ритм,как звук последнего звонка,оповестит об окончаньине школьных лет, а лучших книг.Закончит маятник качаньеи встанет. Тут последний миг,как мячик, выпрыгнув из плена,покажет с высоты, что тленнолишь то, что выбираешь сам,и нет предела небесам.

– Но как довериться свободе?!Не испугаться пустоты?Того, что нет тебя, и вродев пыли межзвездной есть и ты.

– Ты – шулер, образы – подменареальности, а рифмы – крап.Ты, типа, знаешь, где ухаб,где часовой обходит стену…На самом деле все не так.Земля прочна, и люди зрячи.А ты, чтобы не слышать плача,закрыл глаза и вжал кулакв ушную раковину мозга,ты всюду видишь или мрак,или Содом с Гоморрой Босха.Ты бредишь. Есть любовь и больдуши, запутавшейся в теле,и ни одна, а много воль,и каждая достойна целисуществованья на земле.И в детях тоже есть отрада.И в сладких гроздьях винограда.И много белого в золе.Твой поэтический угарпохож на блеянье овечье.

Что ж ищет племя человечьев дурмане скрипок и гитар?

Третья петля