Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид

Я снова посмотрела на фотографию, закрыла глаза. Наверное, Мэй все-таки добралась до небес и объяснила моей матери, что мне нужен знак от нее. Который дал бы мне знать, что я была любима.

Глава четырнадцатая

Колония без королевы – сообщество жалкое и печальное; изнутри нее может доноситься траурный плач или жалоба… Если не вмешаться, колония погибнет. Но подсадите в нее новую матку – и произойдут самые разительные перемены.

«Королева должна умереть: и другие дела пчел и людей»

После того как мы с Августой перебрали коробку, я ушла в себя и некоторое время там, в себе, и оставалась. Августа с Заком вновь занялись пчелами и медом, но я бо́льшую часть времени проводила у реки в одиночестве. Мне просто хотелось быть одной.

Именной месяц Августы превратился в сковороду, на которую один за другим шкворча укладывались дни. Я срывала листья лопуха и обмахивалась ими, сидела, погрузив ноги в струящуюся воду, чувствуя, как ветерок поднимается от речной поверхности и овевает меня, и все во мне замирало и каменело от зноя, за исключением разве что сердца. Оно сидело в центре моей груди, как ледяная скульптура. Ничто не могло его тронуть.

Люди в целом готовы скорее умереть, чем простить – настолько это трудно. Если бы Бог сказал без обиняков: «Даю тебе выбор – прости или умрешь», – многие пошли бы заказывать себе гроб.

Я завернула вещи матери в рассыпавшуюся от ветхости бумагу, уложила обратно в шляпную коробку и накрыла крышкой. Легла на пол на живот и, пока заталкивала коробку под топчан, обнаружила под ним кучку мышиных косточек. Выгребла их и промыла в раковине. Потом ссыпала в карман и стала носить с собой. Зачем – я и сама не знала.

Когда я просыпалась утром, первая мысль всегда была о шляпной коробке. Словно моя мать пряталась там, у меня под кроватью. Однажды ночью мне пришлось встать и отнести ее в противоположную часть комнаты. Потом я сняла с подушки наволочку, засунула в нее коробку и туго завязала резинкой для волос. Иначе просто не могла уснуть.

Я приходила в розовый дом, чтобы воспользоваться ванной и туалетом, и думала: Моя мать сидела на этом самом унитазе, – а потом ненавидела себя за то, что думаю об этом. Кому какое дело, куда она садилась, чтобы пописать? Ее ведь совершенно не волновало, где и как это делаю я, когда она бросила меня с миссис Уотсон и Ти-Рэем.

Я старалась правильно настраивать себя. Не думай о ней. Все кончено и ушло в прошлое. А в следующую минуту, Богом клянусь, я представляла ее в розовом доме или у стены плача, вкладывающую свои беды в щели между камнями. Я была готова спорить на двадцать долларов, что где-то там, в трещинах и складках, есть имя Ти-Рэя. Может быть, там было и имя Лили. Жаль, думала я, что ей не хватило ума – или любви, – чтобы понять, что у каждого на свете есть сокрушительное бремя, вот только не каждый отказывается от своих детей.

Должно быть, я на какой-то странный лад любила свою маленькую коллекцию обид и травм. Они дарили мне некое истинное сочувствие, ощущение, что я особенная. Я была девочкой, брошенной собственной матерью. Я была девочкой, стоявшей коленями на крупе. Вот какая я была необыкновенная.

Сезон комаров был в самом разгаре, так что я, проводя время у реки, только и делала, что отмахивалась от них. Сидя в густых фиолетовых тенях, я доставала из кармана мышиные косточки и перебирала их в ладони. Смотрела на предметы до тех пор, пока, казалось, не начинала сливаться с ними. Иногда я забывала пообедать, и Розалин отыскивала меня в лесу, прихватив с собой сэндвич с помидорами. Когда она уходила, я выбрасывала его в реку.

Временами меня неудержимо тянуло лечь на землю и представить, что я лежу в одной из гробниц-ульев. Это были те же чувства, что и после гибели Мэй, только усиленные в сотню раз.

Августа сказала мне: «Наверное, тебе необходимо некоторое время на оплакивание. Не стесняйся и делай это сколько надо». Но теперь, начав это делать, я, казалось, не могла остановиться.

Я догадалась, что Августа, должно быть, объяснила все Заку, да и Джун тоже, потому что они теперь ходили вокруг меня на цыпочках, словно я была психической больной. Может быть, так и было. Может быть, это мне было самое место на Булл-стрит, а не моей матери. По крайней мере, никто меня не трогал, не приставал с расспросами и не говорил: «Да ради всего святого, хватит уже!»

Я гадала, сколько еще пройдет времени, прежде чем Августе придется принять меры в связи с тем, что я ей рассказала – с моим побегом из дома, с помощью в побеге Розалин. Розалин – беглой преступницы. Августа пока давала мне время – время для того, чтобы быть у реки и делать то, что мне нужно было делать, так же как она дала время после смерти Мэй самой себе. Но это не могло длиться вечно.

Мир обладает странной способностью вращаться, какие бы душераздирающие события в нем ни происходили. Джун назначила дату свадьбы – в субботу, 10 октября. Их должен был поженить брат Нила, священник Африканской методистской епископальной церкви Олбани в штате Джорджия. Церемонию решено было провести на заднем дворе, под миртами. Джун рассказала об их планах однажды вечером за ужином. Ей предстояло пройти по проходу, усыпанному розовыми лепестками, в белом костюме из искусственного шелка с бранденбурами, который шила ей Мейбели. Я не представляла, что такое бранденбуры. Джун нарисовала для меня такую застежку в блокноте, но вообразить их мне все равно не удавалось. Люнелле была заказана шляпка; на мой взгляд, это характеризовало Джун как женщину отважную. Ибо невозможно было предсказать, что в итоге окажется у нее на голове.

Розалин предложила испечь коржи для многослойного свадебного торта, а Вайолет и Куини предстояло украсить его в «радужной теме». Опять же, преклоняюсь перед храбростью Джун.

Однажды во второй половине дня я зашла в розовый дом, полумертвая от жажды, чтобы набрать в кувшин воды и взять его с собой на реку, и обнаружила