То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

– Поезжай скорей в гостиницу, – приказывает Коля.

– Тута петербургские номера есть, али Кукуевские?

– Всё равно, поезжай скорей.

– Чего вы, барин, Тверь говорите, может, вы деньги не отдадите?

– Сколько?

– До ей, почитай, версты с две. Надо два-то рублика, с вашей милости. Ночное время.

– Хорошо, вези.

– Давайте деньги вперед.

Коля вынимает деньги.

– Скорей! – кричит он извозчику.

– Прибавить надо будет, барин.

– Скорей, прибавлю, – горячился Коля.

В дороге он глядел назад, никто за ним не ехал. «О, Боже, – думал Коля, – надо же мне было попасть в другое купе, вот уж не везет-то».

Ночь была холодная, руки озябли, мороз. Кругом всё покрыто белым инеем. Лезет Коля в карман, нет перчаток, в боковом кармане что-то жесткое, достал молоточек, чем выстукивает доктор. Думает, что такое, кто это ему положил? Должно быть, в Москве. Паспорт тоже, темненький, это его.

В Кукуевской гостинице заспанный коридорный отвел ему номер и спросил паспорт. Коля приказал его разбудить в восемь часов утра. В восемь утра коридорный разбудил Колю Собакина, подал самовар, баранки, и на подносе, около стакана, лежал Колин паспорт, в темном, рябинкой, переплете. Коля посмотрел паспорт и ахнул. Написано в паспорте: доктор Сергей Николаевич Голубков. Коля бросился к пальто: похоже, барашковый воротник, синеватое, как у него. «Ах, – думает Коля, – Боже, что же это такое!» В это время кто-то постучал в дверь, и вошел полицейский пристав. Коля Собакин несколько растерялся.

– Будьте так добры, доктор, – говорит пристав, – у нас тут нет, почитай, докторов, есть один, ничего, да в отъезде. Я по соседству здесь живу. Окажите такое одолжение. Жена заболела, кашель. Посмотрите, рядом живу. Сделайте милость. Паспорт я ваш прописывал, вижу, доктор. Вот, думаю, обращусь. Помогите, прошу.

Я прямо не знаю, как быть, думаю, латынь я учил. «Пойдемте», – говорю, а сам думаю, что молоточек у меня есть, буду слушать.

Больная такая худая женщина. Ну я ее стукаю молоточком. Говорю так, нарочно, важно: «Ничего особенного».

А муж, пристав, уж приготовил чернила, бумагу, лекарства прописывать – рецепт. «Черт-те что», – думаю и вспомнил, что принимал гимназистом кали броматум, аква дистилятум и – прописал. Он мне рублевку сует. Я говорю, не беру. Пришел в гостиницу, взял чемодан – да на вокзал. Приехал, вижу, какой-то поезд отходит. Носильщик говорит: «Видно, барин, опоздали». – «Опоздал», – говорю.

– А когда поезд на Петербург идет?

– Долго, – говорит, – вечером. Вы, знать, Малюхин будете?

– А что? – говорю я.

– Ваши-то все уехали на Осеченку, на охоту с собаками, говорили мне, что ежели приедет Малюхин, посади его до Осеченки, на товарный. Вот сейчас товарный пойдет, так я вас устрою.

– Ладно, – говорю, – все равно, с Осеченки я уеду до Петербурга.

Взяв мой чемодан, он понес его на платформу. Кондуктор посадил меня в вагон товарного поезда. Когда я вылез на первой же станции Осеченка, то увидел, что станция маленькая, сзади идет большой лес. Ко мне подходит возчик с кнутом.

– Пожалуйте, барин, – говорит. – Вы, знать, к Ялычеву на охоту приехали.

– Да, – говорю, – только скажи-ка, любезный, когда поезд на Петербург идет?

– Прошли поезда-то, теперь ночью пойдет.

– А на Москву?

– А на Москву-то в шесть часов.

– Вот, – говорю я, – скажите Ялычеву, что я телеграмму получил, нужно ехать мне дальше.

– Ладно, – говорит, – барин, на чаек бы с вас, я ведь ждал.

Дал я ему на чай.

Долго дожидался поезда. Взял билет на Москву и сел в вагон, когда подошел поезд. Сижу я в купе второго класса, против меня такой, с проседью, симпатичный человек, закурил папиросу, посмотрел на меня и сказал:

– Вот я вчера ехал в Петербург, с курьерским, какие жулики бывают. Или растяпы. Я, понимаете, спал, а пассажир, сосед, мое пальто надел и ушел. Вот на этой станции, кондуктор говорил. Главное, у меня паспорт в кармане был.

«Вот, – думаю я, – черт, что!» Батюшки! а пальто-то его на мне надето. И мое висит тут, рядом. А сосед говорит:

– Далеко еще до Москвы-то. Вздремнуть надо. Хорошо, – говорит, – просторно, одни едем.

Лег он и спит, всхрапнул. Я пальто его снял. Оставил паспорт его в кармане. Надел свое пальто, взял чемодан и тихонько вышел из купе и сел в другое. Место было свободное.

– Ну и что же, всё так и кончилось? – спросили мы Колю Собакина.

– Нет! – сказал Коля – Это еще не всё.

Жена доктора Голубкова, которой муж рассказал чудесный случай с его пальто, на другой день была сама не своя. Ну, женщина, конечно. «Вы, – говорит она мужу, – изволили в Петербурге быть, да?!» Доктор удивился тону супруги. «В Петербурге, а что?» – «Вы лжец! Я несчастная!» – упала в истерику, как полагается. Доктор не понимал, в чем дело, а жена ему кричала: «Лжец, лжец!» А у него прием, больные, он в отчаянии. Жена уехала с дочерью к своей мамаше. Написала ему, что он скрыл от нее, что был в Волочке. В паспорте отмечено. Доктор был поражен. Ездил в Волочёк, узнал у пристава, что был у него доктор Голубков, хвалил ему доктора пристав. Говорил: «Вот доктор, вот доктор, лекарство такое, кали броматум, что болезнь как рукой сняло».

– Как же это ты, Кокоша, всё узнал? – удивились мы.

– Узнал, да я лечился у него – так расстроился, пришел к нему и рассказал всё. Он был рад, жена – тоже, только удивлялся: как это кали броматум от кашля помогло.

Первый снег

Надо признаться, осенняя пора скучна. Быстро несутся серые темные тучи, сад поредел, стал унылый. Аллея лип мрачная. Намело павших листьев и на лестнице, и на деревянной террасе моего дома. За частоколом видно сжатое поле, кучное. В саду ни звука, как-то замерло – все улетели певуньи. Еще недавно трещали дрозды в рябиннике, а вот пролетит мимо ворона, каркнет – только и всего.

К вечеру тучи желтеют, доносится запах дыма от овина и слышно вдали стук цепов – молотьба ржи. Вдали по проселку едет воз сена. Всё как-то тоскливо, бедно. Сараи и избы деревни стоят темные, скучные. На реке вода покрыта зыбью, злая, свинцовая. Осока упала, качается от ветра у воды. Лодка моя у берега в кустах полна воды, тоже какая-то скучная, сиротливая.

В сердце – грусть. Один я. Ко мне давно никто и не едет. В Москве теперь лучше: театры, веселье. Ходят в гости друг к другу, рестораны, новости разные, шумят политики.

Иду по тропинке около леса. Возвращаюсь в дом. Около меня припрыгивает мой ручной заяц. Припрыгнет, сядет и